– День слишком хорош, чтобы ссориться, – легко отозвался он. – Давай я помогу тебе сесть в седло, а то Кисмет уже проявляет нетерпение.

Когда он ухватил ее за талию, Сидони испугалась, что руки его задержатся там, но он просто с захватывающей дух легкостью подбросил ее в седло. Прекрасная лошадь нервно переступила ногами, но тут же затихла, когда Джозеф успокаивающе заговорил с ней.

«Он имеет подход к женщинам», – подумала Сидони с новым всплеском негодования. Странно, что Роберта описывала его как жуткого урода, который может привидеться лишь в страшном сне. Она попыталась представить, как бы выглядел Меррик без шрамов, но они казались такой же неотъемлемой частью его, как и чувственный рот.

Он шагнул ближе и схватился за уздечку Кисмет.

– Сиди тихо, пока я подтяну стремена.

Джозеф сдвинул черные юбки девушки в сторону. Сидони с дрожью ожидала, что он прикоснется к ногам, но его руки целенаправленно затягивали кожаные ремешки. Эта уверенность сильных рук породила в ней какой-то странный внутренний трепет. Со спины Кисмет ей была прекрасно видна его буйная шевелюра. Она была иссиня-черной и растрепанной – еще одно указание, что он требует от окружающих принимать его таким, какой он есть.

Он шагнул назад и поднял глаза:

– Ты замерзла?

Как бы ей хотелось уметь скрывать свои реакции.

– Нет.

Сидони ожидала какого-нибудь замечания насчет ее дрожи, но он просто повернулся, чтобы взять свою бобровую шапку с лавки сзади. Плавным движением поднялся в седло гнедого, и сердце ее екнуло от восхищения силой и ловкостью Джозефа.

«Поверьте мне, tesoro, я буду прикасаться к вам вновь и вновь так, как вам и не снилось».

Она подавила воспоминание о пугающем обещании Меррика и, когда они стали удаляться от замка, принялась лихорадочно подыскивать какую-нибудь нейтральную тему для разговора. Это было трудно, ибо всякий раз, поглядывая на него, Сидони вспоминала его поцелуи и прикосновения.

– Почему вы называете меня итальянскими словами? Я думала, вы должны бы говорить… – Она вдруг вспомнила, что свет считает его мать ничем не лучше шлюхи. Тема Консуэло Альварес, по всей видимости, под запретом.

Он насмешливо вскинул бровь, догадываясь о ее затруднении.

– Должен бегло говорить по-испански?

– А разве нет?

– Моя мать умерла, когда мне было два года. Я ее не помню.

– Мне очень жаль…

Последовало неловкое молчание. Они пересекли широкое зеленое поле. Скалы возвышались слева от них. Волны с грохотом разбивались о камни внизу. Чайки пронзительно кричали, словно потерянные души. За спиной, на горизонте, виднелся замок Крейвен. Даже на солнце замок выглядел мрачным.

Молчание затянулось, сделалось невозможно гнетущим. Лошадиные копыта глухо стучали о густую траву. Леди Форсайт нервно озиралась, ища, о чем бы поговорить. Погода – слишком банально, но замечание насчет светлого дня уже вертелось у нее на языке, когда он наконец заговорил:

– После того как мне не удалось преуспеть в Итоне, отец забрал меня жить в Венецию.

Что-то в его тоне указывало, что за этим лаконичным сообщением скрывается долгая история. Сидони так многого не понимала и так многое хотела узнать. Лихорадочное любопытство тревожило ее. Меррик чужой, и будет лучше, если он таковым и останется.

Когда она не отозвалась, он продолжил:

– Мы редко приезжали в Англию.

Сидони могла себе представить почему. Она была еще слишком мала, чтобы помнить изначальный скандал, касающийся лорда Холбрука и его самозваной виконтессы, но злые сплетни продолжали муссироваться и годы спустя. Впрочем, эта история по большей части оставалась загадкой.