И он это чувствовал. Потому-то он и ошивался возле моей работы в своем «субару», наблюдая за мной через стекло. Это вызывало во мне невыносимую нежность и страшное раздражение, мне хотелось его убить и обнять одновременно.

Он все чаще предъявлял мне претензии, что я чего-то не сделала. Что, опять сосиски?! Ты что, не видишь, какие у Арвида рваные варежки? Опять нет чистых носков! А когда я пыталась объяснить ему, что работаю по восемь часов в день, потом час хожу по магазинам, еду домой и готовлю ужин на всю семью плюс прожорливого латыша, он только отмахивался: «Отдохнем в семейной могиле!»

Однажды он даже выпалил сгоряча, что я думаю только о том, как бы Реализовать Себя, а на него и детей мне наплевать. Я тут же парировала: а он-то, интересно, чем занимается в своем коровнике? Трудится ради ежемесячного чека на блюдечке с золотой каемочкой?

Больше мы об этом не говорили. Может, наконец поняли, что нам обоим одинаково хочется реализовать себя.

Но когда Бенни завел этого заморыша-практиканта из Риги, чтобы тот, видите ли, составил ему компанию, я просто взвилась под потолок. Жрал он, как лошадь, к тому же был редкостным чистюлей. Это означало, что каждый вечер он скидывал свою грязную одежду на пол в ванной, ожидая, что на следующее утро она окажется выстиранной и выглаженной, плюс постоянно расходовал всю горячую воду, так что к моему возвращению с работы вода вечно была ледяной. Я уже собиралась пожаловаться Бенни, как тут он вошел в дом и заявил, что, мол, на будущее, сделай милость, оставляй нам завтрак перед уходом, нет у меня времени с ним тут носиться!

Тут я впервые в жизни швырнула в него фарфоровым предметом. Специально выбрала его страшную старую вазу, похожую на сапог.

38. Бенни

Есть такие даты, вроде одиннадцатого сентября (теракты в Нью-Йорке) или двадцать шестого декабря (цунами в Таиланде), которые мы никогда не забудем. Дни немыслимых катастроф.

Для меня такой датой стало шестнадцатое февраля. Обычный, ничем не выдающийся день безрадостной зимы. В тот день праздновались именины Александры, погода была мглистая и серая после продолжительного периода низкого атмосферного давления, свежевыпавший снег припорошил затвердевший наст, на улице было где-то минус пять. В то утро я замерз и не выспался, отправляясь в коровник, мне удалось поспать всего несколько часов. У Нильса началось воспаление уха, и он всю ночь орал, а около трех часов утра я проснулся оттого, что Дезире сидела на кровати и плакала от изнеможения. Она пыталась гулять с коляской в темноте по свежему снегу, как иногда делала, когда он был маленький и страдал коликами, а потом внесла малыша на плече в дом, и все это время он кричал, не умолкая ни на секунду. Она просто сидела на кровати, а слезы струились по ее щекам.

Я вылез из постели, взял Нильса на руки и стал ходить из комнаты в комнату — гостиная, детская, кухня, снова гостиная. Он уже совсем охрип от многочасового плача. В тот год малец давал нам жару — то у него несколько месяцев не проходили колики, теперь это чертово воспаление уха. Обычно я-то с ним не вожусь по ночам, я же работаю, мне высыпаться надо, так что, как правило, Дезире ложилась с ним в детской, когда он начинал кричать. Иногда просыпался Арвид и тоже перебирался к ней. Но в этот раз она так плакала… Она никогда раньше не плакала…

Часов около пяти у Нильса стали слипаться глаза, и он вроде как затих и — вот чудо так чудо — даже не проснулся, когда я уложил его в кроватку. До подъема оставался час, и я прикинул, не поспать ли мне еще чуток, но в конце концов решил, что потом будет только труднее вставать, приготовил себе кружку растворимого кофе, такого крепкого, что непонятно, как только ложка не погнулась, и пошел доить.