|
Однако крестьяне, как и прежде, должны были браться за плуги и платить, как и прежде, налоги и поборы. И хотя не были они столь велики, и, не секли их панские дозорцы и старосты, но и малыми те налоги назвать было нельзя, а на смену помещикам-католикам пришли новые хозяева — старшина, служившая в войске, судьи, писаря и ещё не слишком многочисленная, но уже наглая и своенравная гетманская челядь.
А так как по Зборовскому договору Украина оставалась в составе Речи Посполитой, то на её земле поселялись и королевские чиновники — правда, в отличие от прежних времён — только православного вероисповедания. 7 ноября 1649 года в соответствии со Зборовским договором в Киев приехал новый воевода, назначенный королем. Это был Адам Григорьевич Кисель. Гетман встретил Киселя как старого друга, ибо теперь он нуждался в его помощи не меньше, чем в содействии собственник полковников и есаулов. Киселю были отведены покои прежнего киевского воеводы, дана богатая казна и подчинен отряд казаков, которому следовало блюсти спокойствие и порядок в городе. Чуть ли не до Рождества гетман угощал королевских комиссаров и сам гостил в отведенных им палацах. За чарой вина он выслуживал опытных в управлении панов-комиссаров, своих старых соратников, получивших за боевые заслуги хутора и имения, в которых никто не хотел работать, и донимал, что не может быть государства, где бы все были равны и только носили сабли, не прикасаясь к сохе и топору. И когда пришли на Украину королевские универсалы о подчинении крестьян владельцам земли — как новым, так и прежним, возвращавшимся в свои дворы, — гетман подтвердил эти универсалы и потребовал их выполнения, грозя за бунт смертью. Наступала весна, сходил с полей снег, но мало где ладили сохи и бороны, зато ещё сильнее прежнего побежали на Низ и на Дон холопы, которые лишь вчера считали себя казаками…
Киевский воевода Адам Григорьевич Кисель сидел в горнице, по стародавней привычке крутил усы, думал: «Как выполнить гетманский указ — не пускать на Низ гультяев? Земля велика, ночи темны, заставы малочисленны». Ничего не придумав, вздохнул тяжко и, несмотря на непоздний час, собрался спать. Уходя в опочивальню, подумал: «Утро вечера мудренее». Однако выйти из горницы не успел — робко стукнули в дверь. Адам Григорьевич по стуку догадался — джура-казачок. Подумал с неудовольствием: «Чего там еще? Ни минуты покоя нет». Сказал громко, сердито: — Войди! Джура робко взошел на порожек, чистыми дитячьими очами взглянул на воеводу. У Киселя почему-то отлегло от сердца, спросил — уже тихо, без гнева: — Ну, что там, хлопчик? — Пан воевода, до вас пан просится. — Что за пан? — Який-то князь. — Зови, — сказал Кисель, оправляя кафтан и думая: «Кто бы это мог быть?» Вошел джура и, как его учили, отступил влево, пропуская гостя вперед. В дверях стоял нарядно одетый пан, в зеленом кунтуше, с саблей на боку. Сняв алую горлатную шапку, шагнул в горницу, поклонился хозяину. — Ай, не признал, Адам Григорьевич? Кисель, сощурив глаза, шагнул навстречу. Перед ним стоял князь Шуйский Иван Васильевич.
Глава девятнадцатая. Братья Пушкины
Иерусалимский патриарх Паисий, благословивший в январе 1649 года гетмана Хмельницкого пред вратами Святой Софии Киевской, в феврале уже был в Москве. Он явился к благоверному царю Алексею Михайловичу и патриарху Московскому Иосифу за милостынею, кою первосвященники всех православных церквей — Константинопольской, Антиохийской, Иерусалимской — испокон получали от единоверного Русского царства. Да и отколь было взять православным патриархам, когда со всех сторон утеснены они были неверными агарянами и папистами? Вот и давали им посильную милостыню царь и патриарх Московии, 10 июня того же года Иерусалимский патриарх со многими дарами выехал из Москвы. |
