Царь докучливо махнул рукой: что де за чины, говори спряма. Григорий Гаврилович, приподняв одну косматую бровь чуть выше другой, спросил:

— А как ныне во Пскове?

Царь развел руками, проговорил печально:

— Месяц как уехали во Псков выборные от всех чинов люди призывать гилевщиков к покорности. Однако же все ещё до Пскова не доехали. Сидят в Новом городе Великом — боятся, не учинили бы над ними воры какого дурна.

— А что за люди, государь, посыпаны?

— Именитые люди, Григорий Гаврилович. Епископ коломенский Рафаил, архимандрит Андроникова монастыря Селивестр, вологодский воевода Иван Олферъев, кадомский воевода Иван Еропкин и иные добрые люди.

Послы одобрительно закивали головами: верно де, люди действительно добрые, к замирению бунтарей пригодные: краснобаи, непростодушные, неробкие нравом. — А Ивана Олферьева, воеводу вологодского, послал я, чтоб довел Иван псковским гилевщикам о воре Тимошке истинно: есть де Тимошка худородный вологодский писариш-ко, а не доброй человек и тем паче не из Шуйских князей.

И то дело, уповаю я, Олферьев сделает гораздо: опросил Иван вологжан многих, и о воришке Тимке знает всю подноготную доподлинно.

Боярин Пушкин спросил еще:

— А где ныне воришка?

Царь снова развел руками, сказал печально:

— Бегает неведомо где. И в Рыльск, и в Путивль, и в Белгород, и в другие порубежные с Литвой города описано — сыскивать Тимошку накрепко.

— Торговым бы людям, государь, что к черкасам ездят, то же самое след бы велеть, — робко вставил дьяк Леонтьев.

— И им сказано, — устало ответил царь. — Да прячет вора гетман, кривит душой, не хочет его нам головою выдать.

— А отчего не хочет? — простодушно спросил Степан Душкин.

— Яблочко от яблоньки, — ответил царь. — Сам-то кто таков? Тоже бунтовщик, на природного государя, хоть он и схизматик, руку поднял. Сколь панов побил, какую смуту завел?

А как то казацкое воровство в наших землях аукнулось? Там хамы за рогатины похваталисъ, и у нас разбой да убивства да непокорство из края в край пошли.

Вы мыслите, что калужские или воронежские смерды ничего про те козацкие дела не знали? Всё знали, и немало удачам Хмеля радовались.

И ныне, сказывают, не раз по ярмаркам да по иным торжищам ходили некие безумные шатуны и нагло начальным людям кричали: «Вьется де хмель быстро. Скоро и сюда дотянется. И ударит де хмель многим в головы».

Вот и думайте, господа послы; «А ну, как появится Тимошка во Пскове, а с ним малороссийские казаки — те же бунташные холопы?» Да не дай бог, поможет подьячишке свойская королева Христина? И жди тогда на Москву нового Гришку Отрепьева.

Послы виновато молчали — ведено было им искать вора Тимошку всякими правдами и неправдами, а они, более полугода у ляхов просидев, приехали ни с чем. И хоть не корил их государь — молод был, кроток, и сердцем добр, нехорошо было на душе у послов.

— Доставать надо вора, — зло и громко проговорил великий посол боярин Григорий Гаврилович. А не отдадут — убить.

— А ты как мыслишь, Степан? — спросил Алексей Михайлович у младшего Пушкина.

— Так же мыслю государь, — твердо ответил младший Пушкин. Леонтьев, не дожидаясь, когда его спросят — могли и не спросить — сказал быстро:

— И я так же мыслю, твое царское величество.

Ну, так тому и быть, — ответил Алексей Михайлович. — Пошлем к гетману и к королевскому киевскому воеводе и к митрополиту ещё одного человека доброго, к посольскому делу свычного. А вам, послы, за верную службу царское спасибо.