И ребенок тоже ощущает это. Как бы ни нравилось ему в школе, он, задыхаясь, бежит домой; каждое утро он начинает кричать, что не хочет идти в школу. Ему жаль маму, потому что он чувствует: она не может его отпустить, не может пойти против своей природы. Ребенку было бы легче, если бы мать радовалась и его уходу, и его возвращению.

Очень многие люди, включая самых лучших, часто или почти все время испытывают депрессию. У них смутное ощущение вины перед чем-то, либо их тревожат обязанности. Энергичный и деятельный ребенок в доме такого человека служил постоянным тонизирующим средством. Детские крики и шум, даже плач были признаками жизни и придавали уверенность. Люди, подверженные депрессии, все время чувствуют, что могут утратить что-то необыкновенно ценное и существенное. Приходит пора ребенку отправляться в школу, и мать ощущает пустоту в доме и в самой себе, нечто вроде ощущения внутренней личной неудачи, которая может заставить ее искать новую увлеченность. И когда ребенок приходит домой, а мать уже увлечена чем-то другим, для него не оказывается места или ему приходится бороться за право снова быть в центре материнского внимания. И эта борьба за право вернуться становится для него важнее школы. Обычный результат — ребенок отказывается ходить в школу. В то же время ему хочется быть в школе, а матери хочется, чтобы он был таким же, как другие дети.

Или, возможно, положение каким-то образом усложняет отец, так что ребенок хочет идти в школу, но не может туда пойти или не может там оставаться. Существуют и другие причины отказа от школы, они слишком многочисленны, чтобы их можно было здесь перечислить.

Я знал мальчика, у которого на этой стадии возникла страсть к привязыванию предметов нитями. Он всегда прикреплял подушки к сиденьям перед камином, а стулья — к столу, так что в доме было опасно что-нибудь передвинуть. Он очень любил маму, но никогда не был уверен, что вернется в центр ее внимания, потому что она сразу впадала в депрессию, когда он оставлял ее, и очень скоро заменяла его каким-то другим объектом для тревог и сомнений. (Этот случай также рассматривается ниже, в девятом разделе.)

Матерям, подобным этой, поможет понимание того, что такое случается довольно часто. Такая мать может радоваться тому, что ее ребенок чутко улавливает ее чувства и чувства других людей, способен их воспринять, но в то же время она опасается своих подавленных и даже бессознательных тревог, которые заставляют ребенка ее жалеть. И в результате он не в состоянии выйти из укрытия.

Мать может испытать такую же трудность с ребенком более раннего возраста. Например, ей может быть трудно отнять ребенка от груди. Она может увидеть закономерность в нежелании ребенка делать новые шаги в своем развитии. Ей трудно смириться с угрозой потери зависимости от нее ребенка. Она старается воспитать у ребенка самостоятельность и личностное восприятие жизни, но хотя понимает преимущества, которые дает такое развитие, в то же время не может подавить свои чувства. Существует очень тесная связь между этим неопределенно депрессивным состоянием — одержимостью этими смутными, неясными тревогами — и способностью женщины уделять все внимание ребенку. Одно невозможно анализировать без другого. Я полагаю, что большинство женщин живет на границе между обеспокоенностью и тревогой.

Матерям приходится преодолевать множество тревог и опасений, и хорошо, если дети не «заражаются» от них. У них хватает своих проблем. Им даже полезно иметь собственные проблемы, точно так же, как новые умения, и расширяющиеся горизонты, сулящие счастье.

Что именно Вордсворт называл «тенями тюрьмы»? На моем языке это переход от маленького ребенка, живущего в субъективном мире, к более старшему, живущему с мире разделенной реальности. Младенец начинает с волшебного мира, подчиненного его желаниям, — если о нем достаточно хорошо заботятся, — и, подрастая, ему приходится весь мир, даже собственную мать и дверную ручку, «создавать заново».