Морис (мягче). Так что?..

Элиза. Нам повстречался кто-то, какой-то знакомый, вы остановились. Он очень вежливо поздоровался со мной, но ты меня даже не представил; и, не помню, в связи с чем, говоря о Тене, ты сказал: «мой сын»… словно это не наш сын! Словно я не горжусь, как и ты, его боевой наградой и вообще всем! Словно я — пустое место. Со мной обходятся, как с идиоткой!

Морис (потеплевшим тоном). Но, видишь ли, если бы ты проявляла чуть больше интереса…

Элиза (с горячностью). Чушь! Когда я высказываюсь по тому или иному поводу, мне затыкают рот. Да как! В прошлый раз, когда были приглашены на завтрак эти художники…

Морис. Да, знаю. Но это было за два дня до возвращения Этьена, я нервничал, мне кажется, это понятно.

Элиза. Если ты думаешь, что с тех пор, как он дома, ты стал менее нервным — могу тебя заверить, что ты очень ошибаешься.

Морис. Во всяком случае, в его присутствии…

Элиза. Так, значит, в его присутствии ты берешь себя в руки? Как мне приятно это слышать! Впрочем, в этом можно было не сомневаться. А он — он же всегда был таким мягким! — он великолепно видит твою нервозность. В ответ на каждое мое слово — целый электрический разряд… Почему, в конце концов? О, ты никогда не был слишком любезен, и все же это было не так, как в последнее время.

Морис. Не могу тебе объяснить. Я сейчас чувствую что-то такое…

Элиза. Да что мне за дело, что ты чувствуешь? Разве тебя интересует, что чувствую я? Тебе это абсолютно безразлично. В день его возвращения — не станешь же ты спорить — ты собирался ехать на вокзал один. Ты всячески старался, чтобы я не поехала. Говорил о сквозняках, о том, что поезда опаздывают, о моем больном горле…. Тут ты вспомнил о моем горле!

Морис. Давай, давай, продолжай.

Элиза. А в такси по пути на вокзал ты рта не раскрыл!

Морис. Видишь ли, я из тех, кто в минуты очень сильного волнения ощущает необходимость побыть в одиночестве. (Помолчав.) Но, наверное, ты права. До его ухода на фронт я не был таким. Возможно, тревоги этих лет надломили меня душевно. Ты ведь знаешь, был период, когда мне казалось, что я не выдержу.

Элиза. А я?

Морис. Элиза, это вопрос темперамента.

Элиза. Ты ведь знаешь, у меня со здоровьем дело обстоит куда хуже, чем у тебя.

Морис. Может быть, это еще и оттого, что мы оказались с тобой с глазу на глаз, в полном одиночестве… Уехали все наши друзья, кроме Лорансо…

Элиза. Ну, будем теперь говорить об этом болване! Доктор Блондэн нашел, что с горлом у меня плохо. Придется опять делать прижигания.

Морис (безразличным тоном). Как это неприятно.

Элиза. Он настаивает, чтобы я непременно съездила летом на курорт.

Морис. Очень печально… Возможное действительно в чем-то сдал. Но и вы изменились.

Элиза. Кто — вы?

Морис. Этьен и ты. Он стал гораздо острее замечать какие-то вещи. Впрочем, так было уже во время его последних отпусков… Перед войной это был еще ребенок. С другой стороны, ты… совершенно очевидно, что ты… стала больше выказывать свой характер. Не думаю, чтоб он у тебя в действительности изменился — изменилось то, как ты держишься, манера разговаривать, в тебе появилась уверенность, какой я прежде не замечал. Может быть, это оттого, что со времени войны практические вопросы стали больше значить в нашей жизни и что тем самым твоя… твоя роль возросла?.. Все же…

Элиза (горячо). Что за дурной человек, господи боже мой! Сколько в нем злости!

Возвращается Агата.

Элиза.