И вот назавтра, как и в дальнейшем, с утра пораньше бывший начальник полиции, он же мэр Чиригуаны, разъевшийся и косоглазый любитель коз, заходил на каждую улицу по очереди, останавливался и, зажмурившись, изо всех сил дул в свисток. Поджидавшие за дверьми горожане с повязками на глазах одновременно опорожняли сосуды с растворенными духами, и все были довольны, кроме псов, кур и громадных черных ягуаров, у которых весьма скоро выработался рефлекс собаки Павлова: они по свистку шарахались по углам.

После этого случая репутация дона Эммануэля как человека прозорливого ума еще больше укрепилась. Он таки получил от Фелисидад поцелуй, что и собирался выдвинуть условием оглашения своего плана, а в борделе Консуэло поделился с обществом историей о матадоре, быке и яйцах кардинала, которую хотел рассказать на площади.

21. Дионисио наносят ночной визит

Когда вся троица бывала дома, никто из них не удосуживался запереть на ночь дверь. В три часа ночи, не успев проснуться, Дионисио был связан и с кляпом во рту.

Два человека в капюшонах с прорезями для глаз и рта не проронили ни слова. В глаза Дионисио все время бил луч фонаря – ничего не разглядишь, – и жертва нападения, вне себя от злости, только и могла пихаться коленками и лягаться.

Борьба длилась недолго, поскольку один из нападавших выругался и двинул Дионисио в висок стволом пистолета.

Очнулся Дионисио в какой-то пустой комнате – его привязали к стулу, скрутив руки за спиной. Только он подумал: «Вот оно», – как в комнату вошел крупный человек: по-прежнему в капюшоне, с кружкой воды в одной руке и пистолетом в другой.

– Мне нужно в туалет, – сказал Дионисио, подумав, что тогда его придется отвязать, и появится возможность сбежать, но человек поднес ему ко рту кружку и ответил:

– Дуй под себя.

Дионисио набрал полный рот воды, немного сглотнул, а остальное выплюнул на тюремщика.

Здоровяк отшатнулся:

– Можешь, конечно, плеваться, дружок. Мы все равно порежем тебя на кусочки и соорудим галстук. Веди себя хорошо, иначе мы за тебя возьмемся раньше, чем собирались, лады?

Дионисио просидел в полумраке два дня, и несколько раз ему пришлось мочиться под себя. Он свыкся с тем, что под ним мокро, ему даже нравилось тепло, возникавшее поначалу, но по-большому он под себя не ходил, терпел. Привыкая к мысли о пытках и смерти, он ловил себя на неуместных размышлениях: а как же космонавты ходят в туалет, если они весь полет в скафандре? Он много думал об Анике, гадая, что она предпринимает после его исчезновения. Представил, как Рамон утешает Анику, даже слегка заревновал, вообразив, как друг обнимает ее за плечи и вытирает ей слезы, но потом подумал, что, если придется умереть, пусть лучше Аника останется с Рамоном. «Рамон любит детей», – подумал Дионисио. Он прокручивал в голове воспоминания: мама Хулия, отец-генерал, детство в Ипасуэно, юность в Вальедупаре. Вспомнил, как однажды забрался на гору посмотреть, что там за Карибским морем, но лишь только достиг вершины, спустился туман, и сейчас это показалось метафорой всей его жизни. Он думал, как хочется есть, но, с другой стороны, в таких обстоятельствах, наверное, и кусок в горло не полезет. Дионисио припоминал каждую мелочь про Анику и улыбался, забывая о неволе; он пришел к выводу, что недолгая жизнь и началась-то, лишь когда любимая робко возникла в дверях с фотокамерой.

На другой день в комнату бросили два трупа и человек в капюшоне произнес со странным акцентом:

– Размышления о смерти весьма облагораживают, тебе не кажется?

Один мертвец был негр, другой – мулат. Спереди тела испещрены дырами от пуль, на спинах, где пули выдрали куски плоти, расплылись темно-бурые потеки. Мухи оглушительно жужжали, деловито откладывая на трупах яйца; опять вошли бандиты и уволокли тела.