К вышеупомянутым обобщениям можно добавить и национальные черты, присущие всем этим женщинам. Как известно, широта и долгота местопребывания нации значения не имеют, важна высота над уровнем моря: чем выше страна, тем менее общителен и доверчив, тем более подозрителен и замкнут ее народ. Впрочем, женщины все, как одна, не желали сравнений – каждая боялась, что сравнение окажется не в ее пользу, – и единодушно не любили ответственности из страха потерять свободу. Менее вспыльчивые, нежели испанки, они были способны на большую преданность, самопожертвование, стойкость и выдержку. Каждая непредвзято считала себя центром вселенной и потому находила чужую гордыню невыносимой. Их объединяло страстное нетерпение в достижении результата и столь сильная нелюбовь к технике, что поломка автобуса, в котором они ехали, даже в глуши, доставляла им огромную радость, потому что подтверждала справедливость их ненависти к машинерии.

Эти женщины обладали невероятным талантом с ходу оценить человека с объективностью бихевиориста, интуицией юнгианца и уверенностью ученого-логиста, выше всего ставя тех, в ком не было позы и наигранности. Ум их был острее крестьянского мачете и цепче колючек кактуса, что компенсировало их неприязнь к труду и позволяло в разбитом ими лагере приятно проводить время.

Но более того – они в полной мере проявляли дар национального характера: умение дружить и быть щедрым. Подарки циркулировали по лагерю с такой скоростью, что презент мог вернуться к первоначальной дарительнице через несколько часов, побывав в руках у каждой, а клятвы в вечной дружбе давались столь часто, что утомили святых, призывавшихся в свидетели. Подобно всем соплеменникам, эти женщины владели уникальным даром к месту цитировать стихотворные строки, и поскольку они пребывали в обществе друг друга непрерывно, их речь приобрела совершенный поэтический ритм.

Поначалу у женщин возникли сложности с размещением. Гостиниц как таковых не имелось, а малоприятные пансионы уже переполнились. Некоторые дамы приспособились к нищенской жизни и спали в подъездах и подворотнях, создавая угрозу здоровью прохожих, спотыкавшихся о них в темноте. Другие, из числа более предприимчивых, снимали угол у местных, устраивались прислугой, работая за стол и жилье, и семьи, бывшие беднее нищих, вдруг оказались в завидном положении – их прямо на руках носили. В конечном счете женщины устроили лагерь на окраине; Ипасуэно, совсем как столица, обзавелся собственной небольшой трущобой с лачугами из картона, кровельного железа, брошенных автомобильных каркасов, досок, горных обломков, что приносили лавины, и все это скреплялось веревочками и тряпочками. За песо с человека в день Рамон сдал женщинам в пользование свой козий луг, что приносило хороший доход, да еще женщины любили и баловали козочек, кормили сахаром и всякими лакомствами, отчего молоко и мясо сделались душистыми, сладкими и поднялись в цене на рынке. За козью своенравную, но забавную дружбу терпеливые женщины мирились с тем, что животные жуют в лачугах что ни попадя.

Менее желанным было назойливое общество мужчин, которые волчьими стаями собирались перед лагерем и до тошноты изводили намеками и похотливыми предложениями. К болтовне женщины относились с высокомерным презрением, какого она и заслуживала, но гораздо труднее было справиться с постоянными нападениями и попытками надругательства.