Назавтра Аурелио спросил Лазаро, чувствует ли он в себе силы, чтобы встретиться лицом к лицу со смертью, но вернуться живым. Лазаро, не зная, что грядет, кивнул. Аурелио объяснил, что болезнь любит прохладу, потому и набрасывается на конечности, стороной обходя череп – самую горячую часть тела.

– Я нашлю на тебя страшную лихорадку, – сказал он, – и еще подогрею огнем.

Старый индеец уложил Лазаро посреди хижины и по бокам развел костры; несчастный уже решил, что вот-вот задохнется в дыму и сгорит живьем. Потом Аурелио влил в больного отраву из кореньев и коры деревьев, что собрал в лесу. Маслянистое кислое питье ожгло изнутри.

Из-за недуга пораженные участки тела несчастного не выделяли пот и, стало быть, не охлаждались. Лихорадка и огонь совместными усилиями быстро привели больного в исступление; целую неделю он сотрясался в корчах, извивался и вопил. Время от времени Аурелио прикладывал ему ко лбу руку и, если жар был слишком силен, смачивал водой. В кошмарах больному являлся громадный человеческий череп, который щелкал челюстями прямо в лицо, грозя поглотить. В другой раз он поднялся из собственного тела, проплыл сквозь дым и полетел над горой. На берегу озера он опустился на колени и увидел свое отражение, снова невредимое и красивое; но потом его словно кто-то срочно позвал, он вернулся в хижину и, оглядев уродство, бывшее его телом, вошел в него и вновь погрузился в видения ужасной лихорадки.

Когда Лазаро наконец очнулся, индеец по-прежнему был рядом, а от великого костра остались одни угольки; больной чувствовал себя невероятно плохо и жалел, что не умер.

– Так всегда бывает, – сказал Аурелио, – тут уж ничего не поделаешь. Боюсь, яйца у тебя распухли ужасно, будет больно – это ничего, пройдет. Болезнь умерла. – Он дал Лазаро напиться. – Теперь тебе нужно много спать.

Лазаро спал целыми днями, и Аурелио тоже спал, восстанавливая истощенные силы, после того как столько дней бодрствовал в адском пекле, подкармливал костры и не подпускал смерть ближе, чем на ширину ладони. Пока Лазаро спал, индеец сделал глиняные слепки с его ступней и старательно сшил по ним башмаки. Подошвы сделал, как обычно, из автомобильных покрышек, но прикрепил к ним вырезанные по слепкам стельки из меха викуньи, а верх башмаков соорудил из мягчайшей шкуры дикой козы.

Когда Лазаро стал поправляться, Аурелио разрешил ему гулять – всего по два часа в день, и непременно в башмаках. Через две недели выпускал на четыре часа, только в обуви. Через месяц позволил гулять, сколько вздумается, но ежевечерне осматривал ноги.

Во время болезни Лазаро лежал голым под тяжелыми одеялами, а поднявшись и получив назад свою сутану с капюшоном, увидел, что ее выстирали и вышили ягуарами и пальмами-пиасабами. Это сострадательно потрудилась Фелисидад – самая красивая и своенравная шлюха во всей сьерре.

В городе к Лазаро привыкли, хотя никто никогда не видел его лица. Он жил один в своей хижине, его посещали только те, кто приносил еду, и порой Лазаро окружали громадные черные кошки – они, видимо, чувствовали, как ему одиноко, и его внешности значения не придавали.