— Вы здесь не для того ли, чтобы написать книгу о путешествиях? — издевательски поинтересовался Колдер. Смех усилился. — Сделать анализ нашего положения? — Опять смех. — Отчет для…

— Для Канопуса, — сказал я, зная, что это слово прозвучит для них, как старинная песня, как небылица.

Наступило молчание.

Кролгул не мог скрыть своего потрясения: только сейчас он впервые понял, что мое присутствие здесь — это всерьез, что на сей раз мы всерьез воспринимаем его. Странно, но люди, которые занимаются такого рода показушными махинациями, — чуть посмеиваясь, как бы экспериментируя, — часто утрачивают способность видеть со стороны себя и свое место. От наслаждения самим процессом манипулирования, властью, от радости видеть себя в этой роли они как будто теряют свой здравый смысл.

Я медленно обвел глазами лица окружающих. Энергичные лица, обтянутые серой кожей, на них было написано, как их изнуряет эта жизнь. Лица, как каменные. В серых, почти застывших глазах шахтеров я увидел напряженную попытку вспомнить.

Колдер не садился — все еще стоял, держась своей большой рукой за спинку стула, этот лидер шахтеров, отчаяние которых позволило ему стать объектом манипуляций Кролгула, смотрел на меня долгим жестким взглядом и наконец произнес:

— Скажите там, откуда вы приехали, что мы тут очень несчастны.

При этих словах раздался долгий непроизвольный тяжелый вздох, и наступило молчание.

То, что происходило здесь, нельзя было сравнить ни с тем, что происходило недавно на площади, ни с тем, что организовывал, инспирировал Кролгул. Здесь шло действие, другое по качеству, по сути. Я смотрел на Инсента, поскольку, в конце концов, он был ключом к этой ситуации, и видел, что парень замолчал под сильным впечатлением. И даже задумался.

А Кролгул слишком хорошо понял, что наступил критический момент. Он нарочито медленно поднялся на ноги. Выбросил перед собой оба сжатых кулака. И теперь глаза присутствующих обратились на него.

— Несчастны! — повторил он последнее слово Колдера тихо, едва слышно, так что все замерли, стараясь его услышать. — Да, именно это слово мы будем повторять снова и снова… — Голос Кролгула набирал силу, и его кулаки медленно тоже поднимались. — Несчастье было наследием наших отцов, несчастье — это то, что мы едим и пьем, несчастье — таков удел наших детей! — Кролгул закончил криком, уронив кулаки вдоль тела. Он стоял там, демонстрируя свою смелую осанку, свое бледное лицо, и глаза его на самом деле могли показаться запавшими и голодными.

Но он рассчитал не точно: он не увлек шахтеров.

— Да, — согласился Колдер, — думаю, ничего нового мы не услышали. — И, обернувшись ко мне, спросил: — Вы, откуда, вы говорите, прибыли? Ну, не имеет значения. А вот что ответите вы на его речь? — Говорилось это с полуусмешкой, но, признаться, усмешка эта была обнадеживающая, и теперь все глаза снова повернулись ко мне, и все присутствующие наклонились вперед в ожидании моего ответа.

— Я бы на вашем месте первым делом объективно оценил свое состояние и точно сформулировал, как все обстоит на самом деле.

От моих слов шахтеры оцепенели, а на лице Инсента, которое он вдруг обратил ко мне, застыло такое выражение, будто я его ударил нарочно, с целью причинить боль. Джохор! Инсенту все достанется не просто. Вот что самое трудное в Галактике: если ты какое-то время был игрушкой слов, слов, слов, ты не сумеешь сразу сбросить зависимость от их опьяняющей силы.

— Думаю, мы все на это способны, — сухо заметил Колдер, снова усаживаясь на место и полуотвернувшись от меня, обратившись к своим приятелям. Но он не забыл обо мне. Все еще исподтишка косился на меня, как и остальные.