- Томас! Ты совсем - совсем ничего не помнишь?!

- Ничего! - твердо заявил я. - Ни как зовут, ни родителей, ни где сейчас нахожусь!

Радость в глазах мужчины, до этого чуть ли не светившаяся в его глазах, словно поблекла:

- Даже этого не помнишь? Ну да Господь милостив! Не знаю, что произошло с твоей головой, после того как тебе ее проломили, но теперь ты почти прежний Томас! Авось и память к тебе вернется, как разум и речь! Сейчас начало лета тысяча триста восемьдесят третьего или пятого года от рождества Христова. Точно не скажу, но если захочешь, узнаешь от отца Бенедикта, который церковные записи ведет. А находишься ты сейчас в замке своего отца, господина барона Джона Фовершэма.

Сказав это, он выжидающе уставился на меня. Взгляд сейчас был его совсем другим, чем раньше: внимательным, честным и преданным, словно у сторожевого пса. Только что хвостом не вилял. В тоже время близко не подошел, оставаясь вне зоны досягаемости.

- Где я получил травму черепа?

- Что получил? - моя фраза удивила и насторожила аборигена.

- Рану! Получил рану! - поспешил я исправить свою оплошность. - Ты сказал: что мне проломили голову! Это на войне произошло?!

- По ту сторону пролива. Не помнишь?! - я отрицательно помотал головой. - Во Франции. Мы тогда служили под стягом рыцаря - нормандца Гийома де Монпелье.

Память тут же мне выдала довольно скудную информацию о том периоде: 'Столетняя война. Англия и Франция. Когда началась, не помню, но закончилась в одна тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Это же почти семьдесят лет! Десять раз еще убить могут, пока она закончиться. Что там еще было? Кресси. Пуатье. Эти сражения… уже были. А вот Азенкур… Битва, вроде, произошла в тысяча четыреста… пятнадцатом году. Похоже, это все, что я знаю! Не густо!'.

Выдержав паузу, мужчина продолжил:

- Мы поехали небольшой группой разведать местность, и столкнулись с французским отрядом. Барон Гиссард тогда нас возглавлял. Погиб одним из первых. Только схватились, как подоспела их пехота. Тебя в толчее боя сбили с коня алебардой. Я успел зарубить пехотинца, который собирался проверить твой череп на прочность, но на меня насел рыцарь с львиной головой на щите. Тремя ударами топора развалил мой щит, а четвертый обрушил на шлем. Мельком, я успел заметить, как ты сражался. Ты только зарубил спешенного рыцаря, как на тебя обрушил свою булаву здоровяк в черных доспехах и головой быка на щите. Очнулся я, когда прибыла помощь. Начал искать тебя. Нашел в луже крови. Доспехи порублены. Шлем помят. Привез в лагерь, а лекарь начал ругаться. Дескать, зачем привез, он почти покойник - тащи на кладбище. Зато потом, когда ты начал выздоравливать, все удивлялся, как ты сумел отбиться от костлявой. Как я обрадовался, когда ты первый раз открыл глаза! И как клял все на свете, когда с тобой случился первый приступ ярости. Чем ты больше набирал силы, тем больше становился похожим на зверя. Я все это время неотлучно находился при тебе, но однажды, стоило мне ненадолго отлучиться, ты чуть не убил человека, и тогда господин барон, твой отец, отдал приказ посадить тебя на цепь в башне. Ты здесь сидишь уже с рождества Христова, а значит, всю зиму и весну. Вот такие дела, Томас.

Пару минут я переваривал все, что мне только что сказал этот человек. По всему выхо-дило, что я воин и сын барона. Вернее не я, Евгений Турмин, а Томас Фовершэм, чье тело временно занял.