|
А около камина сидела Джиневра, поставив хорошенькие ножки на скамеечку. В те дни дамы носили открытые туфельки, открывающие взорам изящные чулки. В свете огня её лицо казалось порозовевшим, но, когда она обернулась к Доналу и Гибби, они увидели, что она по обыкновению бледна. Она поздоровалась с ними так же просто и искренне, как и раньше, на берегу Лорри, но Гибби прочитал в её глазах тревогу и беспокойство, ибо его душа чутко, как тонкий духовный прибор, откликалась на малейшие колебания души ближнего. Священника дома не было, и миссис Склейтер пришлось взять на себя заботу о том, чтобы изо всех сил раздувать тлеющие угли беседы, потому что какими бы горячими и огненными они ни были, без неё в этой маленькой компании вряд ли показался бы даже маленький язычок пламени общего разговора.
После чая Гибби подошёл к окну, отодвинул бордовые занавески и выглянул на улицу. Вернувшись к остальным, Гибби жестами показал Джиневре, что погода стоит замечательная. Может быть, лучше пойти погулять? Джиневра вопросительно посмотрела на миссис Склейтер. — Гибби хочет, чтобы я пошла с ними прогуляться, — сказала она. — Ну конечно, милая, — если ты себя хорошо чувствуешь, — улыбнулась та. — Я всегда хорошо себя чувствую, — ответила Джиневра. — Я с вами пойти не могу, — сказала миссис Склейтер. — Муж должен вернуться с минуты на минуту. Да это и не нужно, ведь у тебя есть двое прекрасных рыцарей, которые будут тебя охранять. Миссис Склейтер осознавала, что слегка погрешила против приличий. Но, в конце концов, сказала она себе, она же так хорошо знает всех троих! Донал, только сейчас понявший замысел Гибби, бросил на него благодарный взгляд, а Джиневра поспешно поднялась и поспешила в переднюю, чтобы надеть пальто. Донал видел, что она довольна. Когда они вышли на улицу, их встретила луна, светлая королева небесных сфер, грациозно проплывающая в тёмной глубине. Она не была всевластной госпожой неба, но посеребрённые облака почтительно сопровождали её, и приближаясь, всякий раз заново облачались в её ливрею, расцвеченную бледным подобием радужных красок, ибо её молочная белизна не способна произвести ничего по — настоящему яркого, и тот странный коричневый цвет, который мы так часто видим на её слугах, должно быть, является дальним собратом знакомого нам красного или оранжевого. В её воздушном царстве царили покой и величавость, и даже Доналу, знай он её подлинное состояние, было бы трудно примирить этот покой с её вечной безжизненностью. Как странно, что человек не знает ничего холоднее этого света, что издавна сияет на всех влюблённых, — ничего холоднее этого мертвенного сияния, застывшего за миллионы лет до того, как первый отец и первая мать человечества впервые увидели друг друга! Воздух был морозным, но сухим. С неба на землю могли спуститься лишь снежинки, но все они собрались сегодня в тихой вышине, чтобы услужить красавице — луне. Между облаками и вокруг них не было ничего, кроме глубины, бездонной и бескрайней в ночной синеве; только в такой мягкой и дивной глубине могут жить блистающие звёзды. Шаги молодых людей гулким эхом отдавались в тишине, и собственный голос казался Доналу таким громким, что он постарался закутать его в нежные и тихие слова. Он говорил почти шёпотом, и Джиневра отвечала ему так же. Они шли совсем рядом, а Гибби то отставал от них, до снова догонял, появляясь то с одной, то с другой стороны. — Как Вам понравилась проповедь, мэм? — спросил Донал. — Папа сказал, что она была замечательной, — ответила Джиневра. — А Вы сами? — настаивал Донал. — Папа говорит, что не мне об этом судить, — тихо откликнулась она. — То есть, Вы хотите сказать, что Вам она не понравилась так, как ему, — проговорил Донал, и в голосе его послышались нотки облегчения. |
