|
Илья непонимающе посмотрел на него. – Помнишь, что мы то пели? Романсы, песни старинные, красивые… Помню, как заведем с Настькой «Не позабудь меня вдали» на два голоса – господа разум теряли! А вы с Варькой разве «Отойди, не гляди» не пели? А от тебя разве с ума не сходили? Как вспомню – «Твои глаза бездонные»… А сейчас что? Куплеты какие то, песенки дурацкие, ни голоса не покажешь, ни ноты высокой не возьмешь. Ей богу, позор один! И публика другая пошла. Раньше, помнишь, графья князья ездили, купцы именитые. А сейчас поналезет в ресторан рвань всякая, рассядется, как царский сват, «беленькими» машет и требует «Гулял я, мальчик, по Адессе»…Тьфу! Измельчали господа то. Вон, к моей Маргитке знаешь кто ездит? Сенька Паровоз!
– Кто такой? Купец? – Если бы… – вздохнул Митро. – Мазурик. Первый вор на всю Москву. Выглядит то, конечно, барином и деньги большие привозит, мы потому и не препятствуем… Илья посмотрел на Маргитку. Та с самого начала вечера сидела в углу, забравшись с ногами в большое кресло и держа на коленях гитару, струн которой иногда небрежно касалась. На полу возле кресла сидел Яшка – шестнадцатилетний сын Митро, очень похожий на отца широкими скулами и узко, по татарски разрезанными глазами. Изредка он что то сердито говорил сестре, но Маргитка не обращала на него никакого внимания, продолжая баловаться на гитарных струнах. Лицо ее было задумчивым, глаза смотрели в открытое окно, и впервые за вечер Илья мог внимательно рассмотреть дочь Ольги. Темное, почти кофейное лицо Маргитки поражало неправильностью черт: слишком резкие, грубоватые скулы, широкие, как у мужчины, брови, нос с горбинкой, крупные, слегка вывернутые губы – будто она держала в них горошину. Но зато глаза, глаза… Большие, недобрые, зеленые, и ресничищи до полщеки. Цвет – от отца, взгляд – от матери, подумал Илья, снова вспомнив Ольгу. Красавицей та была, что и говорить. Правда, он, Илья, тогда умирал по Настьке, да и старше его Ольга была лет на пять… «А эта моложе на восемнадцать. Ошалел ты, что ли, морэ?» – испуганно одернул сам себя Илья. Как раз в этот миг Маргитка отвернулась от окна и в упор посмотрела на него. В ее взгляде не было ни удивления, ни смущения, и она не торопилась отводить глаза. Это пришлось сделать Илье. Однако с характером девчонка… – Это ты ее по болгарски назвал? – спросил он у Митро. Тот усмехнулся: – Илона. Мы то, помнишь, не то что назвать – окрестить ее никак не могли. Все недосуг как то было, «чайори» и «чайори»… А Илонка взглянула и сразу – «Маргитка»! Имя то не наше, красивое, – прилипло сразу! Окрестили Марьей, а у цыган так и осталось – Маргитка. Даром что саму Илонку все давно Еленой Степановной зовут, а то, что она из болгар, и думать забыли. Она и наших детей всех по русски назвала, жить то, говорит, им здесь… – Н да а… – Илья снова покосился на Маргитку, которая продолжала без стеснения разглядывать его из своего кресла. – Ну, хороша, конечно, девка… Выдавай поскорей, а то украдут. – «Украдут»… – хмыкнул Митро. – На другой день обратно вернут да еще миллион дадут в придачу – заберите только. – С норовом? – Не то слово… И в кого только? Одно ладно – пляшет хорошо. В ресторане господа просто в остолбенение впадают, бумажки ей под ноги мечут, а она, чертова кукла, прямо по деньгам и жарит: «Наступи раздави»… Да ладно, что о ней, своей то дочерью похвались! Варька рассказывала, она поет хорошо. – Послушай, коль охота есть, – с напускным безразличием сказал Илья. – Эй! Дашка! Иди сюда! Дашка подошла, держась за руку брата: в незнакомом доме ей трудно было передвигаться без помощи. |
