И правильно сделал. Николай Второй, видимо, не потреблявший спиртное с момента своего сотворения, втиснулся в наш кружок и, увидев, что все бутылки опорожнены, начал поочередно смотреть нам в глаза. Жалобно и очень выразительно, так выразительно, что я вырыл из закусочного террикона граненый стаканчик, вычистил его изнутри указательным пальцем и, перелив в него половину своей водки, протянул жаждущему. Тот принял стакан и, не меняя выражения лица, протянул его Бельмондо. Борис, вздохнул, поджал губы и также поделился водкой. Николаю Первому все это не понравилось и он, забыв закусить, недружелюбно уставился на двойника.

– Ты кто? – наконец спросил он, поглаживая кончиком языка сносившуюся пломбу.

– Николай Сергеевич Баламутов, к вашим услугам, – ответил двойник, доставая из террикона огуречную четвертинку. – А ты кто?

– Хрен в пальто! – не удержался Баламут в оригинале. И, вынув из нагрудного кармана шариковую ручку, старательно нарисовал жирный крестик на лбу своей захмелевшей и потому достаточно индифферентной копии. Окончив труд, спрятал ручку и сказал нам с Бельмондо серьезно:

– Это чтобы вы меня от этого пьяницы отличали.

Покачав на это головой, Бельмондо повернул ко мне и спросил:

– Что будем с ними делать?

– Да ну их! – махнул я рукой. – Оставим здесь, выход завалим. А там все само собой решится.

– Правильно! – согласился Николай Второй. – Пошлите в столовую. Как она? По-прежнему функционирует?

– Функционирует, – покивал я.

– А какое сегодня число?

– Двадцать первое июля...

– Какого года?

Я ответил.

– Понятно, значит вы на год нас старше...

– Почему это?

– Потому что на моих часах, – постучал Николай Второй костяшками пальцев по своему лбу, – на год меньше.

– Ты хочешь сказать, что скопировали тебя с Николая Первого в прошлом году?

– Я думаю, что скопировали меня не с него, ха-ха, а с простыни на которой он спал с женой. А сделали совсем недавно.

– Так ты, Николай Второй, знаешь, что ты поддельный? – насторожился настоящий Баламут.

– Ну, зачем так категорично? Я просто появился, из этого колодца появился. И я точно такой же, как и ты, ну, может быть, пока немного кое в чем уступаю... Пока уступаю, потому как остро чувствую, что в твоем обществе мой ай кью, как член молодой поднимается.

– Если ты просто появился, то откуда у тебя моя память? – продолжал спрашивать Николай.

– С простыни, наверно. А сначала ее вообще не было... Помню только, что жил с женой на острове в пальмовой хижине... Потом память начала фрагментами появляться. То "семью восемь пятьдесят шесть" в голове появилось, то как телевизор включать, то "два паса – в прикупе чудеса". Потом колодец начал... – копия Николая запнулась, вспомнив, видимо, неприятное или то, что нельзя (запрещено?) было говорить. Некоторое время он смотрел мне в глаза отсутствующим взглядом, затем потряс головой, что-то из нее изгоняя; затем принялся сосредоточенно жевать забытую было в руке огуречную четвертинку.

А мы с Бельмондо и Баламутом молчали. Нас поразила одна и та же мысль: "У него наша память образца прошлого года... Значит... значит, он не знает, что настоящую Софию зверски убили, не знает, что Баламут ("я" – подумал сам Николай) чуть не свихнулся после этого... Значит, этот поддельный Баламут лучше, здоровее, добрее, счастливее настоящего ("меня" – подумал сам Николай) Баламута?

– Нужно еще выпить.