Габби сердито взглянула на Адама. Он пристально смотрел на нее.

– Что?! – выкрикнула она, не собираясь показывать свое раздражение, но чувствуя его.

Он мягко ответил:

– Ты же не влюбишься в меня, ирландка?

Уставившись прямо перед собой на дорогу, Габби стиснула зубы, не смея заговорить; ее сердце сжалось от переполнявших ее чувств, и она готова была вот-вот взорваться. Она пробормотала несколько слов, от которых Грэм содрогнулась бы, если б услышала их.

– Почему ты все время об этом спрашиваешь?! – наконец взорвалась Габби. – Я не могу постоянно это слышать. Ведь я у тебя такое не спрашиваю? Я когда-нибудь спрашивала у тебя такое? Это звучит так снисходительно, как будто ты меня предупреждаешь или что-то в этом роде, как будто говоришь: «Не влюбляйся в меня, ирландка, беспомощная ты, слабая, жалкая женщина», и что еще за чертова «ирландка»? Ты не можешь называть меня по имени? Или это такое безличностное обращение? Которое как будто отдаляет тебя от данного момента, делает меня менее похожей на человека, наделенного чувствами? Да будет вам известно, о самовлюбленный, властный, тупоголовый, скрытный принц, имя которому «Никогда не задавай мне вопросов, потому что я ни за кой черт не стану на них отвечать, простая ты смертная», что в колледже я неплохо изучила психологию и знаю кое-что относительно тех мужчин, которых трудно назвать людьми. И если бы я даже собиралась влюбиться в тебя – а я могу тебе сказать, что это не так, потому что это предполагает какое-то продолжительное действие, событие, которое происходит в реальном времени, здесь и сейчас...

Габби вдруг замолчала, боясь сказать лишнее. Она была слишком оскорблена и неуверенна в себе и в нем, чтобы продолжать.

Она вдохнула. Сердито сдула челку с лица.

Минуты медленно тянулись, а Адам молчал.

Отчеканивая каждое слово, Габби проговорила:

– Почему Морганна не приняла эликсир бессмертия? Мне нужно, чтобы ты ответил.

Воцарилась тишина. Габби старалась не смотреть в его сторону.

– Потому что бессмертие, – наконец медленно произнес Адам, как будто каждое слово причиняло ему гораздо большую боль, чем она могла предположить, – и бессмертная душа несовместимы. Ты не можешь иметь и то, и другое.

Габби вздрогнула и с ужасом посмотрела на него.

Он ударил кулаком по бардачку. Пластик проломился, и его рука прошла внутрь. Кусочек крышки какое-то время болтался на одной петле, а потом упал на пол. Губы Адама скривились в горькой ухмылке:

– Что, не такого ответа ты ожидала?

– Ты хочешь сказать, что, если бы Морганна его приняла, она бы лишилась своей бессмертной души? – с трудом дыша, спросила Габби.

– А Дэррок считает, что люди недостаточно сообразительны. – В его голосе слышался мрачный сарказм.

– Так... э-э-э... но... я не понимаю. Как? То есть человек должен отдать ее, или как?

– Вокруг каждого человека есть аура, которую мы способны видеть, – скучным голосом проговорил он. – Бессмертная душа излучает сквозь нее свет, от которого она сияет золотом. Когда человек принимает эликсир бессмертия, душа начинает постепенно угасать, пока не исчезнет совсем.

Габби моргнула.

– Я излучаю золотое сияние? Что, прямо сейчас, когда сижу вот здесь?

У него вырвался печальный смешок.

– Более яркое, чем большинство других людей.

– О... – Габби замолчала, собираясь с мыслями. – Так они меняются, те, кто его примет?

– Да. Они меняются.

– Ясно.

Голос Адама звучал бесстрастно, и это вызвало у нее какое-то неприятное чувство. Она вдруг поняла, что совсем не хочет знать, как именно они меняются.