Он сделал глоток и повторил:

– Первый раз…

– Ну и что теперь?

Он посмотрел на меня, моргнул и тихо ответил:

– Не знаю.

Я поглядел на прыщ, редеющие волосы, мне стало жаль его. Было ещё подленькое злорадство, что это не со мной. И что я его предупреждал. Мудрый, старший товарищ.

– А что эта, твоя Мэгги, говорит? – имя я произнёс чуть пренебрежительно, он не заметил.

– Она потрясающая! Потрясающая! Она тоже как я, говорит, это безумие… И что та – её сестра, но всё равно, гори всё огнём! Это невозможно описать, губы, руки… нет! Три раза подряд! Представляешь?

Алекс издал какой то рычащий звук.

Я подумал, что если до сорока жить с одной бабой, то любая Мэгги покажется пиком совершенства. Тем более, сбежавшая из под венца, младшая сестра жены. Тут, пожалуй, любой зарычит. Даже такой травоядный, как этот.

Мои родители разбились на Первом шоссе. Они выехали из Сан Франциско, остановились перекусить в Кармеле около полудня. Они ехали в Биг Сур. Когда я получил права, я полетел в Калифорнию, взял напрокат дешёвый форд. Я нашёл то место. Их машина перевернулась, пробила заграждение. Там крутой спуск, дальше обрыв, внизу океан. Машина на боку сползла к обрыву, но застряла между двух камней. Когда вспыхнул бензин, родители ещё были живы. Так сказали в полиции.

Я стоял на обочине, смотрел вниз. На те два валуна, что могли спасти им жизнь. Их бока были чёрными. Я перелез через барьер, я не мог поверить, что за пять лет дожди не смыли копоть. Это была не копоть, камень почернел от огня. Местами оплавился, стал скользким как стекло. Я царапал, пока не сломал ноготь. Потом сидел и плакал, потом пошёл дождь. Кто то вызвал полицию.

Когда я вернулся в Нью Йорк, в кармане штанов обнаружил гладкий камушек, идеально круглый и похожий на солодовую ириску, с запахом микстуры от кашля, которую мне прописывали в детстве. Я совершенно не помню, как камень очутился в моих джинсах.

Мои опасения оправдались наполовину: мы действительно перешли к скотчу, но до «Пяти с Половиной» дело не дошло. Около восьми Алексу позвонила Мэгги и он умчался, забыв заплатить свою долю. А я даже не успел съязвить насчёт старшей сестры. Пить больше не стоило, но я заказал ещё – одиночество навалилось так внезапно, что я растерялся.

Сумрачная брюнетка с кольцом в носу принесла скотч, поставила. У неё были сбриты брови, а на их месте нарисованы тонкие чёрные дуги. Она безразлично спросила, не хочу ли я сэндвич.

Я не знал, что ответить, мне было не до сэндвича. В этот момент я понял, что загнал себя в ловушку: убежал Алекс, деляга и невежда, человек, которого я презирал, презирал его инфантильность, его пошлость, дурной вкус, тягу к побрякушкам и мишуре. Если бы кто нибудь назвал нас друзьями, я бы рассмеялся. Он унёсся к своей Мэгги, а мне стало тоскливо, словно ушёл близкий человек. Он – никто, знакомый. У нас нет ничего общего. Почти ничего. Откуда эта пустота?

Официантка лениво разглядывала меня, наверное, гадая, как это мне удалось так наклюкаться. Я извинился, сказал, у моего товарища несчастье, я никак не могу прийти в себя. Переживаю.

– Да? – удивилась она, сунув ладони в карманы невероятно тугих штанов. – Такой весёлый. С виду…

– Он просто не знает пока.

Она задумалась, свела нарисованные дуги.