Были здесь и некоторые из обитателей воздуха. Краем глаза Аморн видел беглое мерцание стайки фей, а в небе над берегом лениво чертили зигзаги ангелы, расправив огромные, в два человеческих роста, крылья. Их струящиеся тела, попросту неспособные надолго зависать на одном месте, скользили по ветру с изяществом воздушных змеев, а поскольку они были плоскими, невольно напрашивалось сравнение с камбалой.

Драконы, слишком зависевшие от яркого солнца, редко покидали свои родные пустыни, но в этом случае они сделали исключение. Их сверкающие золотом тела заняли большую часть берега и, казалось, принесли в это мрачное место ослепительный жар пустынного солнца. Племя Огня представляли два дракона — экая честь, кисло подумал Аморн, тем более что один из них — Чаала, пожилая драконья провидица. Она прожила на свете так много лет, что цвет малоподвижного дряхлого тела из золотого понемногу становился серебряным. Аморн понимал, что тяжелое, изнурительное путешествие стоило ей дорого, и дивился тому, что она вообще решилась на такое. Она скоро умрет, осознал он вдруг с тенью печали, и должна перед тем передать свою необъятную память молодому наследнику, который тоже обладает даром — или проклятием? — провидца. Когда Чаала взглянула на Аморна, ему почудилось, что в ее рубиново-алых глазах блеснуло едва заметное сочувствие — или это была лишь игра воображения?

Для тех членов Тайного Совета, которые не могли телесно присутствовать на собрании — могучих океанских левиафанов и огненных изменчивых саламандр, которые живут в недрах вулканов, — сцена суда передавалась посредством альсеома. Эти хрустальные шары размером чуть больше человеческой головы были наследием технологии (или магии) Древних, и никто толком не знал, как они работают. Неким хитроумным способом звук и изображение передавались от одного шара к другому; что «видел» и «слышал» один шар, то повторяли остальные, как бы далеко друг от друга они ни были.

На лицах всех существ, которые, по человеческим понятиям, обладали хоть каким-то подобием лица, было одно выражение — ненависть, вражда, осуждение. Из трех с лишним сотен чародеев и мастеров на стороне Аморна была только одна женщина — и она, если пожелает Кергорн, могла пострадать за свою верность. Хотя многие сторонники Аморна отсутствовали — предвидя, должно быть, кару за собственные прегрешения, — он узнавал в толпе тех, кто совсем недавно громко и пылко поддерживал его. Как видно, они отреклись от своих взглядов, когда Кергорн все же одержал верх и сохранил свой высокий пост архимага Тайного Совета.

Странно все же, как мало мог Аморн вспомнить из того, что происходило на суде. Он помнил, как раздражала его дотошность, с которой обсуждалось, казалось бы, простое дело: он поспорил с архимагом об основной цели Совета, и когда Кергорн с ним не согласился, собрал своих сторонников — которых, кстати, было не так уж мало — и возглавил бунт, который должен был сменить главу Совета. И добился бы успеха, не будь старшие чародеи скопищем мягкосердечных трусов, которые предпочли укрыться за безопасными стенами обычаев и традиций. Один лишь вспыльчивый георн поддержал отступника Аморна, однако и он отступился, обнаружив, что остальные против него.

Аморна до сих пор сжигал гнев, когда он вспоминал обращенную к нему презрительную речь Кергорна.

«Предательство твое беспредельно. Мы приняли тебя, бездомного скитальца, и дали тебе место среди нас, даровали тебе нашу защиту и наше доверие. Ты же в ответ замыслил бунт и совращение умов. Ты предал собратьев твоих по Тайному Совету, нарушил все свои клятвы, обратил в прах все обеты. Хуже того, ты угрожал существованию всего живого под солнцем этого мира — всех тех разумных существ, которых мы призваны хранить и защищать, — пытаясь повергнуть сей мир в безвластие и хаос!»

«Прогресс и развитие, ты, слепой болван! Это вы хотели бы до скончанья времен держать этот мир спеленатым в колыбели…» Вот и все, что сумел выкрикнуть Аморн прежде, чем его остановили.