К весне деньги вышли. У Айше наступили тяжелые времена — в городе никому не важно, как ловко ты доишь коз и ухаживаешь за курами, а иной работы старуха не знала. Даже домработнице нужен опыт — в богатом доме, следует полировать стекло и фарфор, драить паркет и кафель, подобострастно улыбаться хозяевам. По счастью в столовых люди попроще — и объяснят уборщице что куда, и покажут и еды кой-какой дадут кроме денег. Продукты оказались важным подспорьем, удалось дотянуть до сезона. Старательная Айше-абла по привычке пахала на совесть, отчищая каждую клеточку пола, каждый потайной уголок. Но старуха с грустью чувствовала: глаза не те, пальцы не те, спина не гнется и усталость накрывает посреди дня. В июле через знакомых удалось устроиться в квасную будку — ненадолго стало полегче.

Поглядев, как устает абла, Ленура повадилась ходить с ней на работу. Она болтала о чем-то легком и девичьем, разрисовывала тетрадки, помогала собирать мусор, подавала полные стаканы и мило улыбалась покупателям. Старуха радовалась, хвалила дочку и баловала, обещала обновки к школе. Но ни котенка ни щенка в дом все равно не взяла — смутный инстинкт подсказывал, что Ленуру следует держать подальше от живности.

Год потянулся за годом. Айше старела, приемная дочь росла, становилась сообразительнее и крепче. Она помогала абле по хозяйству, да и с работой все чаще заменяла старуху — на семидесятом году жизни та начала сдавать. Ослабло зрение, начало болеть сердце, подвели ноги — порой Айше едва могла кое-как выбраться во двор погреться на солнышке. Что поделаешь — возраст.

После девятого класса Ленура оставила школу и не пошла дальше учиться. Летом она продолжала торговать квасом в раскаленной от солнца будке, в несезон сидела на рынке с булавками, нитками и прочим мелким товаром. Свободное время посвящала абле — читала вслух газеты, кормила лагманом и пловом, пекла пирожки-кубитэ, растирала усталые ноги и сведенные болью руки, выводила старуху погулять в Комсомольский парк. «Родная дочка не стала бы так заботиться» — шептались дворовые бабки и лицемерно улыбались хорошей девочке — рады были бы посудачить, да не о чем. Туристы недоуменно смотрели вслед легконогой красавице, порхающей вокруг угрюмой пенсионерки. Желающих подкатиться тоже хватало — одни кавалеры надеялись на лихую атаку, другие пытались купить на цацки и деньги. Мимо — девушку не интересовали мужчины.

У Ленуры давно сложился свой мир. После Старого Крыма девушка стала таиться от досужих взглядов. Бездомных собак она прикармливала на пустыре за интернатом, играла там с неуклюжими толстолапыми щенками, дразнила недопесков-годовичков, дружила с репьястым, косматым вожаком и его льстивой подругой. Уличные кошки ждали ее в соседних дворах, приносили задавленных крыс и приводили новых котят знакомиться. Голубиная стая на набережной взмывала вверх при появлении девушки, птицы садились ей на руки и на плечи, перебирали клювами волосы и курлыкали. Зимние величественные лебеди брали с ладони хлеб, осторожно гладили кожу твердыми клювами. Жизнь тянулась к жизни.

Центром мира стала неуклюжая жестяная будка, полная раскаленного воздуха. Пользуясь случаем, Ленура работала в две смены без выходных — лишь бы заполучить хлипкую коробку в полную собственность, лишь бы никто не мешал ей жить, не гонял вездесущих ос. Сотни насекомых слетались на зов, кружили, клубились, ползали по прилавку, ухитрялись пить квас прямо в воздухе из тонкой струйки. На закате они танцевали вокруг Ленуры, окружая ее пышные волосы живым нимбом, днем охотно шли в руки, прикасались к губам и щекам, словно целуя. Их кружение завораживало, девушка до бесконечности долго могла наблюдать за полосатым народцем, слушать их гул и жужжание, ощущать согласную дрожь множества крылышек. Иногда она пела осам.