|
Находясь на границе между двух миров — миром Палантина и миром Авентина — баня охотно привечала в своих комнатах и бассейнах жителей обоих холмов, предоставляя им три огромных ванны для омовений, четыре зала с разными температурами, просторную раздевалку и обширный триклиний, где гости могли отдохнуть, поесть и выпить вина. Человек, прислуживающий в раздевалке, был смугл и молчалив. Он принял у Иегуды деньги в уплату, одежду и молча кивнул, когда тот прошептал несколько слов на своем родном языке. Этих слов никто больше не слышал, и уходил ли куда из бань прислужник, Иегуда не видел. Он омыл тело, провел долгое время в горячей комнате, поплавал в бассейнах с теплой и холодной водой и перешел в лакониум.
Он сидел на мраморной лавке с закрытыми от удовольствия глазами, когда почувствовал, что рядом кто-то появился — пришедший опустился на разогретый камень неподалеку. — Мир тебе, — произнес негромко мужской голос. Сказано было на хибру и Иегуда, не открывая глаз, отозвался на том же языке. — Шалом! — Мне сказали, — продолжил тот же голос, — что ты принес мне привет от нашего общего друга… — Я принес тебе не привет, а дурную весть, Мозес, — отозвался Иегуда. — С нашим общим другом произошло несчастье. Он умер. В лакониуме было тихо, только журчала вода в фонтанчике для питья да изредка звучно падали на пол большие тяжелые капли. — Давно ли это случилось? — спросил пришедший. Интонации его почти не поменялись, только голос сел, став ниже. — Почти три месяца назад. — Он умер на кресте? — Да, — сказал Иегуда, открывая, наконец, глаза. Он поднял взгляд на пожилого человека, сидящего на скамье напротив. Человек был лыс — гладкий череп выбрит до блеска, выступившая на нем испарина покрывала розовую кожу сверкающей чешуей. Из-под тяжелых, практически лишенных ресниц век смотрели почти прозрачные, блекло-голубого цвета глаза, на широком лбу разбегались в разные стороны белесые брови. Одно ухо человека было раздавлено и напоминало засохшего моллюска, зато второе, уцелевшее, украшалось массивной золотой серьгой. — Если ты хочешь узнать, как он умер, Мозес, я могу тебе рассказать. Старик сглотнул, шумно, с трудом, и покачал головой. — Не говори мне ничего. Не надо. Скажи только, он умер достойно? — Да, он умер достойно, — кивнул Иегуда. — Так, как должно умирать. Не беспокойся об этом… — Как тебя зовут, человек? — спросил Мозес, не сводя с Иегуды своих водянистых глаз. — Ксантипп. — Хорошее имя. Не хуже любого другого. — Зачем тебе знать то, что может быть опасно? Ты — мирный человек. Взгляд Мозеса стал ледяным. — Это мой третий сын, Ксантипп, — произнес он еще более хрипло. — Третий сын, которого я теряю. Все трое были непримиримыми, все трое умерли на кресте. Как ты думаешь, кому из них было легче? Моему первенцу Исайе? Или второму моему сыну — Александру? Или моему младшему — Марку? Зачем моему сердцу знать подробности? Чтобы оно разорвалось от горя? Неужели ты думаешь, что я не знаю, какие нечеловеческие муки перенес каждый из них? И что изменилось в мире от вашей борьбы, кроме того, что они умерли, и семя мое ушло в землю? Да, я мирный человек, но это не помешало мне потерять тех, кого я любил. Ты можешь объяснить — с какой целью Неназываемый забрал у меня детей? Что он от меня хочет? — Не могу. И никто не сможет, Мозес. Мы просто люди и нам не дано проникнуть в его замысел. Мозес помолчал, двигая губами. Щеки у него были вислые, такие же тяжелые, как веки, мимо крыльев крючковатого носа пролегали глубокие складки, и Иегуде показалось, что по одной из этих складок, сверкая, покатилась слеза. |
