— А я уверена. И, мне думается, в этом я — лучший судья.

Но Джойс был прав в своем горьком самоанализе. Изредка в его сердце звучали отзывчивые струны; но обыкновенно бремя прошлого так давило его, что он совершенно не был способен чувствовать. Жить в такой интимной близости с Ивонной и даже не помышлять о возможности полюбить ее попросту, по-мужски, было нелепо. Положим, рыцарские инстинкты, пробуждаемые ее безграничным доверием к нему, и его прошлое стояло между ними двойным барьером, запрещая ему любовь и брак. Но нередко, когда на него находила тоска, он, полный презрения к себе, отвергал в себе эти инстинкты, как дерзкие претензии и приписывал отсутствие в своей душе более теплых чувств к Ивонне тому, что сердце его навеки очерствело. В последнее время он даже перестал об этом думать, считая это вопросом решенным.

Сойдя у Реджент-Парка, они пошли по северной большой аллее. На ней было очень людно. Джойс все время тревожно озирался и, наконец, не выдержал:

— Уйдемте подальше от толпы и сядем где-нибудь под деревом.

Ивонна порывисто подвинулась к нему и взяла его под руку.

— Если б вы знали, как я горжусь быть с вами!

— Я оберегаю и вас, Ивонна, милая, — возразил он уже мягче.

Она сделала свой любимый величественный жест рукой, державшей зонтик.

— Я пока еще ничего такого не сделала, чего бы мне надо было стыдиться, — гордо ответила она и вызывающе посмотрела на разодетую пожилую чету, шествовавшую мимо. Потом круто остановилась перед роскошной цветочной клумбой.

— Какая прелесть! Смотрите…

Она оживилась, раскраснелась. Краски действовали на нее, как музыка. Перед ним снова была прежняя, яркая, солнечная Ивонна, представшая перед ним светлым видением в тяжкую годину его унижения.

— А я говорю, что мир прекрасен, и жить чудесно, Стефан!

— Вы правы, дорогая, мир прекрасен. И вы — самое прекрасное, что есть в нем.

Краска сгустилась на ее лице, глаза засияли влажным блеском.

— Это безумие так говорить. Но вы сказали это так, как будто в самом деле вы так думаете.

— Я и в самом деле так думаю, Ивонна.

— Ну, пойдемте искать укромного местечка под деревьями, — мягко сказала она.

Они свернули с главной аллеи прямо на зеленую лужайку и принялись отыскивать местечко, которое бы уже не было раньше занято влюбленными или целой семьей, или просто растянувшимися на траве людьми. Наконец, нашли одинокое дерево и уселись на скамье под ним.

— Ну что? Здесь вам приятнее? — спросила она.

— Гораздо приятнее. Здесь так мирно. Когда я жил в Южной Африке, я жаждал цивилизации, шума, общества мужчин и женщин. Теперь, когда я в Лондоне, мне чем дальше от людей, тем лучше. Люди — странные животные, Ивонна.

Ивонна смотрела в землю и нервно срывала стебельки травы. Потом быстро вскинула на него глаза.

— Когда же вы будете совсем счастливы, Стефан?

— Я и сейчас могу назвать себя счастливым.

— Но когда вы вернетесь домой, на вас опять найдет хандра. Неужели вы не можете забыть это ужасное прошлое — тюрьму и все?

Она впервые прямо заговорила об этом, и голос ее дрогнул на слове «тюрьма».

— Нет, этого я не могу забыть, — был глухой ответ. — Проживи я хоть сотню лет, я до самой смерти буду помнить это.

— Вам, как будто, кажется, словно женщине, которая была уличной, что ничто не может изгладить вашего стыда.

Он изумленно поднял на нее глаза. Он давно замечал перемену в Ивонне, но никогда еще не слыхал от нее таких серьезных слов.