|
– Потрудитесь остановиться. – Чего еще? – Карваль не откликнулся, откликнулся Дювье. – Ногу свернул, что ли? – Дальше я пойду сам! – отрезал Дик. – Собаки мне больше не нужны, а с надорскими волками я как-нибудь справлюсь. – Справитесь? – Карваль резко, словно во время смотра, повернулся. – Это вряд ли. А один вы пойдете, когда окажетесь в своих владениях. Здесь дерево. Легло мостом, выглядит надежно. Тератье, проверь. Алва перешел бы первым. И Альдо, и даже Эпинэ, а этот… 6 Лауэншельд не забыл поросенка, которым его угощал в день знакомства Реддинг. Долгов полковник не любил, сегодня у него была последняя возможность расплатиться, и личный представитель кесаря вместе с парой офицеров занял позицию среди «фульгатов», собираясь любой ценой доставить талигойцев к своему столу. Увы, операция откладывалась – упустить знаменитую тюрегвизе никто не хотел, а Уилер ждал маршала. Не потому что начальство, а потому что «на счастье». Сомневающихся в удаче Савиньяка в армии не осталось, расходились в том, стои?т ли кто за плечом Проэмперадора, и если стои?т, то кто. Чарльз в спорах не участвовал, болтовня про Леворукого его откровенно бесила. Без зазрения совести пущенное в ход суеверие, хоть и шло на пользу, маршала не украшало. Как и прочие кульбиты. Давенпорт понимал, что Савиньяк вылепил успех из безнадежности и наглости, полностью подтвердив собственные, сказанные еще в Надоре слова. «Леворукий» пожертвует всеми без жалости и колебаний. Собой тоже, но любви это не прибавляет, разве что уважения и жалости к раз за разом пьющим здоровье «нашего» живым – пока живым! – людям. Разменной монете, которой Проэмперадор расплатится и забудет, как забывают о стоптанных сапогах… – Слушай, друг. Если у тебя несваренье, так и скажи. – Нет! – Чего нет? Несваренья? Тогда что есть? Оно заразное? – Ничего! – рявкнул Чарльз и устыдился. Уилер был славным малым, пусть и навязчивым, и потом… Если хочешь перейти в полк, не бросайся на будущих товарищей, ты как-никак талигойский капитан, а не собака. Давенпорт отлепился от сосны, которую почему-то подпирал. – Скоро полночь, – для поддержания разговора Чарльз глянул в полное низких горных звезд небо, – совсем скоро… – Да придет он! Развяжется с Медведем и придет. Тогда и откроем. – Я не про то… – А про что? Что ты ходишь как неподоенный! Где блеск в глазах? Пуговицы не заменят, драй не драй! Или… что-то не так? С горами?! – Ты им надоел! – Проклятье, он научится держать себя в руках или нет?! Нашел когда беситься… – Это ты кому хочешь надоешь, если не выпьешь. Вино поганое, ну да в авангард сойдет! – Авангард так авангард! – Чарльз попробовал улыбнуться, и у него вдруг вышло. – Пойдем Реддингу поможем. Я все-таки при начальстве отираюсь, хоть какой-то толк! – Отираешься ты! Как еж о морду! Ладно, пошли, пока Шлянгер все не выдул… Реддинг беседовал с Лауэншельдом, вернее, это раскрасневшийся Лауэншельд беседовал с Реддингом. Полковник все еще воевал. Не с Талигом – с дурным светлым бергерским пивом и Фридрихом, утопившим собственную репутацию и забрызгавшим репутацию гаунау, что «медведю» было как нож острый. Честь мундира требовалось спасать, и Лауэншельд спасал, не щадя отсутствующего принца. – …не только уцелевших под Ор-Гаролис своих, – возмущался из-за горки костей полковник, – он именем его величества сорвал с места несколько ближайших гарнизонов… – И набрал тысяч двадцать пять, – поддержал беседу откровенно веселящийся Реддинг. |
