Ребенок заревел как резаный. Клементине стало интересно. Четыре раза она повторила этот эксперимент. Личико Ноэля побагровело от гнева, сделалось почти синим. И вдруг он стал по-настоящему задыхаться. Широко открыв рот, он зашелся в беззвучном крике, и только крупные слезы текли по его потемневшим от гнева щекам. Мгновенно дикий страх овладел Клементиной, она затрясла ребенка, приговаривая:

— Ну-ну, Ноэль...

Обезумев от ужаса, Клементина хотела звать на помощь. Но приступ внезапно прошел, и Ноэль закричал с новой силой. Клементина тут же дала ему грудь. Ее руки дрожали. Сразу успокоившись, младенец с жадностью засосал. Клементина провела рукой по мокрому лбу. Больше она так делать не станет. Через несколько минут, наконец-то насытившись, Ноэль выпустил сосок. Он сглотнул еще раз; потом немного срыгнул и тотчас уснул, и во сне продолжая горестно вздыхать.

Взяв на руки своего последыша, Клементина заметила, что он смотрит на нее. С вьющимися волосами и широко открытыми глазами, этот ребенок вызывал глубокое, неспокойное чувство, будто перед ней было чуждое маленькое божество. Он улыбался странной заговорщической улыбкой. Младенец сосал свою порцию, но время от времени переставал глотать и пристально смотрел на Клементину, не выпуская сосок изо рта.

Закончив кормление, она положила его слева от себя и повернулась к нему спиной. Еле слышное дыхание раздавалось в комнате.

Еще не совсем успокоившись, она вытянулась на кровати и задремала. От тройного комплекта пеленок шел кисловатый запах пота. Клементине приснился плохой сон.

XIV

Анжель вывел машину из гаража и ждал Жакмора. Тот никак не мог оторваться от открывшегося ему изумительного вида: темно-синее море, небо в сияющей дымке, деревья и цветы сада, и дом, такой белый и несокрушимый посреди этой вакханалии красок.

Жакмор сорвал маленький желтый цветочек и уселся рядом с Анжелем. Машина была старая, прочная, с длинным, как пирога, кузовом, не очень-то удобная, зато надежная. Распахнутый зад кузова, закрепленный двумя цепочками, обеспечивал с избытком приток свежего воздуха. Чудесный ветерок обдувал их со всех сторон.

— Нет, какой край, а?! Какие цветы! Какая красота! Какое все! — восклицал Жакмор.

— Да, — ответил Анжель и прибавил газу.

Машина оставляла за собой облако пыли, оседавшее на губчатую траву, к которой Жакмор уже привык. Стоявшая на обочине коза просигналила им рогами. Анжель остановился.

— Залезай, — сказал он.

Коза прыгнула в машину и устроилась сзади, в кузове.

— Они все обожают ездить автостопом, — объяснил Анжель, — а поскольку нет никакого смысла портить отношения с крестьянами...

Он не договорил.

— Ясно, — сказал Жакмор.

Чуть позже они посадили к себе свинью. При въезде в деревню оба животных сошли и направились каждый на свою ферму.

— Когда они ведут себя хорошо, им разрешают погулять, а если начинают буянить, то их наказывают, бьют и запирают в хлеву. А то и шкуру с них долой.

— Ах вот как, — растерянно произнес Жакмор.

Машина затормозила у столярной мастерской. Они вышли.

Теперь в конторе стоял длинный деревянный ящик. В нем покоился подмастерье, вытесывавший вчера дубовую балку. Лицо его было изможденным и бледным, тело едва прикрывал старый мешок.

— Есть тут кто-нибудь? — крикнул Анжель, постучав по столу.

Вошел столяр. Из мастерской доносился знакомый стук. Видно, работал другой подмастерье. Плотник вытер нос рукавом и спросил:

— Ты за кроватями что ли?

— Да.

— Хорошо, забирай, они там, — он показал пальцем на мастерскую.

— Помоги мне, — сказал Анжель, и они оба скрылись за дверью.