Она сбросила шинель и подпрыгивала на ней, стараясь влезть в джинсы.

Мона посмотрела на свои длинные рейтузы из тонкой шерсти, заканчивающиеся у щиколоток изящным плетением из ниток. Потом — на блондинку, кое-как натянувшую джинсы (не застегиваются), на кружева ее шелковой рубашки, на тонкие лямки на загорелых плечах, на острые бугорки грудей, на кожу, покрывающуюся на холодном ветру шершавыми пупырышками.

— Знаете что, — решилась Мона и стащила с себя куртку, — у меня свитер теплый. И куртку возьмите.

— Вот спасибо, вот угодила! — обрадовалась блондинка и, стуча зубами, натянула свитер.

Теперь Мона стоит на мосту в носках, длинных рейтузах и в паре к ним — шерстяной фуфайке с кельтской вышивкой на груди.

— Хорошо выглядишь! — похвалила блондинка. Задержалась глазами на двух мокрых кругах на груди Моны, подняла было удивленно брови, но потом заторопилась. — Ныряй, чего мерзнуть! Хочешь, помогу влезть на перила?

— Нет, что вы… Я сама. Уходите. Мне так удобней будет.

— Как скажешь, — с облегчением вздыхает блондинка и медленно уходит. Поднимает руку и машет в воздухе, не останавливаясь и не поворачиваясь. Никому и в никуда.

И тут Мона вдруг поняла, почему лицо блондинки ей показалось знакомым.

— Стойте! — кричит она и бежит на цыпочках, перескакивая через лужицы.

— Нет, так не пойдет. — Блондинка остановилась, но не повернулась, а только с досадой развела руками.

Мона подошла совсем близко, а блондинка все не поворачивается. Мона говорит ей в затылок:

— Я хотела спросить…

— Слушай, я не знаю, какой у тебя диагноз, но, если ты передумала топиться, извини, одежду обратно я не отдам. Возьми шинель, погрейся, подумай…

— Нет, я хотела спросить, вы ехали сейчас в поезде? Там… — машет рукой Мона в сторону города. Блондинка резко повернулась, и теперь Мона видит ее холодные глаза и рану на щеке и вдруг понимает, что женщине должно быть очень больно от такой раны, а еще на коленках и на локте… А она не хнычет, а шутит и веселится.

— Я ехала в поезде и так затрахалась, что потеряла ориентацию. Выпала из времени, понимаешь? Такие мужики попадаются очень редко, чтобы подходили и по физиологии, и по запаху, и чтобы нежные, ну, ты меня понимаешь?..

— Да, — кивнула Мона, пряча глаза.

— Не понимаешь ты ничего, да ладно. Мне надо было выйти в Серпухове, а я все забыла, как отключилась. Устроила себе небольшое путешествие в параллельные миры. Очнулась, лежу на полке в одной рубашке, а чемоданчика нет. Я, в чем была, бросилась по вагону, а он, голубчик, уже дверь открывает! Перед этим мостом поезд как раз ход замедляет, я думаю, он не первый раз здесь промышляет, знает, где и когда прыгнуть надо. Не на ту напал! Короче, вывалились мы с ним вместе. Пока дрались, скатились в воду. Вот такая получилась любовь. Это все? Я могу идти?

— А поезд ушел, да? — прошептала Мона. Ей стало грустно, что прекрасная история расплющенного о стекло лица из любовной превратилась в криминальную.

— Поезд! — хмыкает блондинка. — Чемоданчик мой уплыл, вот это, я скажу, проблема так проблема! Деньги, документы, все — буль-буль! Хорошо, солдатики попались, они песок на том берегу грузят. Одолжили вот шинельку и хрустальные башмачки.

— В куртке мой паспорт. В боковом кармане. Можете взять себе, если нужен. Только там справка… Отдайте ее мне.

— Справка из психушки? — спрашивает блондинка, шаря в кармане куртки.