— Что поделаешь? — посочувствовал ему хозяин. — Служба! Необходимая маскировка. Не обижайся, Чукча, я на прошлой неделе — ты не поверишь! — в казино сидел два часа. В смокинге, в липучей прическе и весь облитый одеколоном. А тут всего лишь бантик, надели-сняли, и все дела! Приготовься, Чукча.

Сгорбившись, шаркая подошвами ботинок, мужчина поплелся вдоль дороги и через несколько шагов превратился в полнейшую развалину, которую тащит на поводке крошечный шпиц.

Когда до подъезжающего темно-красного “Вольво” осталось метров шесть, строптивый шпиц выдернул поводок у присевшего от неожиданности нерасторопного хозяина и бросился через дорогу, почти что под колеса.

В фургоне услышали визг тормозов.

— Незаменимая собака этот Чукча, — уважительно заметил молодой парень с наушниками.

— Есть что интересное для меня? — Поспелов стащил пальто и теперь разматывал длинный шарф.

— Вот, послушайте, это минут двадцать назад накрутилось, еще в доме.

“Да нет же, Ляля вывалилась из шкафа! Она!.. Она была задушена, это точно!”

“Не падай в обморок! С ванной это, конечно, очень интересно, но следователь Поспелов вытащил из чемоданчика кислоту, которой, как он сказал, я воспользовалась для растворения какого-то Успендрикова. Так что, сам понимаешь, растворять было не в чем”.

Поспелов хмыкнул и покачал головой.

По двери фургона провели чем-то металлическим, Петя открыл.

Сначала пожилой мужчина забросил внутрь шпица.

— Порядок, — кивнул он. — Сразу пойдем или дождемся, когда на связь выйдет поворот?

— А ты куда их послал?

— В Серпухов, конечно, в “Семашко”, и подробно объяснил, какой поворот и что дальше. Но женщина, сами понимаете, даже такая спокойная и отшибленная, за рулем становится совершенно непредсказуемой.

— Тогда подождем поворот, — опять сел приподнявшийся было Поспелов.

— Отшибленная? — заинтересовался Петя.

— Да. Спокойная до отключки. Уж сколько я нервных дамочек, вытаскивающих Чукчу из-под колес, повидал, но такой спокойной еще не попадалось. Открыла дверцу, ни тебе ругани, ни испуга, наружу не выходит, смотрит на меня и спрашивает: “Сдохла?” Я, конечно, бросился к машине, кое-как присел, не забывая стенать и охать, и тащу Чукчу к себе за поводок, а он, артист, ну совершенно дохлый, и даже язык наружу. И тут она говорит… Запищала рация.

— И она говорит, бросайте, говорит, ее на заднее сиденье. Чего, почему?.. А она выходит и открывает дверцу сзади. Стоит, значит, ждет. Сзади у нее сидит малый с белым лицом и ребеночком на руках и девчушка, хорошенькая такая, сразу молча ручки протянула, чтобы собачку, значит, взять. Чукча почуял неладное, приоткрыл глаз и смотрит на меня, что, значит, я дальше делать буду. Прижал я его к себе, зачем, спрашиваю, песика моего в машину? А она говорит: “Все, — говорит, — одно к одному, дети, дом, теперь еще и собачонка, все, как полагается” — и спрашивает: “Она у вас поет?” Я сразу не сообразил, что это про Чукчу в бантике! Оглянулся на всякий случай, и знаешь, Петя, как-то мне не по себе стало. Вот первый раз так стало! Совершенно ведь забыл, зачем я на дороге стою. Тут Чукча голову приподнял и на всякий случай заскулил. Я, конечно, изобразил радость и веселье, жива, говорю, собачка, спасибо вам за заботу! Хорошая вы мамаша, говорю, что деток сзади возите, заботливая, наверное, по магазинам едете? Ну, тут уж она, наконец, спросила про травмпункт…

— Поворот докладывает, объект проехал, — доложил Петя и потянулся от души.