…а перчаток жаль, хорошие, из тонкой лайки, Богуслава только — только привыкла к ним. В последнее время ей тяжело приходится с одеждой, уж больно та мешает.

— Прекрати! — Велеслав заступил дорогу.

Наклонился, дыхнув в лицо перегаром.

За руку схватил.

— Отпусти, — Богуслава не испугалась, напротив, она замерла, предвкушая…

…а ведь он сам боится.

…у страха потемневшие глаза.

…острый запах алкоголя, который дает супругу иллюзию смелости.

…дрожащая жила на шее, перетянутой жесткой петлей галстука.

— Ты… ты… — он не выдерживает прямого взгляда и не отпускает, отталкивает Богуславу от себя. — Отродье… тьмы… завтра же… подам… жалобу… пусть разбираются… где ты по ночам шляешься… и чего творишь…

— Глупый, — на запястье остались красные следы от его пальцев. И Богуслава потрогала их. — Чего ты боишься?

— Ничего я не боюсь!

— Неужели?

Она протянула руку, но Велеслав не позволил коснуться себя, попятился, едва не сбив столик, тот самый, со шляпкой.

— Ничего не боишься… ты напишешь донос… и его рассмотрят… полагаю, быстро рассмотрят… особенно, если ты к братцу обратишься. Себастьян ведь не откажет в помощи… он меня ненавидит.

Богуслава отступала к лестнице.

Шаг за шагом, на цыпочках, и юбки приподняла, чтобы видны были и туфельки ее, некогда светлые, и ноги стройные… не хуже, чем у актриски…

— Он ухватится за такой шанс… и я отправлюсь в лечебницу. Или в монастырь.

Велеслав смотрел на эти ноги.

— Меня это опечалит, но пожалуй, я утешусь тем, что твоя печаль будет столь же глубока…

Смотрел.

И дышал. Тяжело дышал… судорожно… и покачнулся, сделал шаг навстречу, но Богуслава вытянула руку.

— Не спеши, дорогой… подумай… ты ведь подписал договор, верно? И папенька мой помнит о том… о том замечательном пункте, который говорит, что если вдруг со мной случится какая‑нибудь неприятность… скажем, вздумаю я в монастырь уйти… или в лечебницу… то приданое вернется к нему…

— Ты…

Хриплый голос.

Злится дорогой супруг… такой забавный… такой глупый… и Богуславе нравится его дразнить. Она крутанулась на носочках, словно та балеринка, которая была после актриски… тщедушное немочное создание… никто не удивился, когда она заболела…

…чахотка случается со всеми.

А балеринки еще и питаются плохо, фигуру блюдут. Будто бы там было, что блюсти.

— Я, дорогой, всего лишь я… я буду в монастыре, папенька при деньгах… с монастырем он, пожалуй, поделится… конечно, поделится… полмиллиона — хорошее приданое для Вотановой невесты… а четыре с половиной папеньке отойдут. Прямая выгода.

Шаг в сторону.

И навстречу.

На сей раз супруг не ускользнул, отшатнулся только, когда острые коготки Богуславы коснулись щеки.

— Не бойся, дорогой. Я тебя не трону. Мне ведь не хочется в монастырь. А ты привык к нынешней жизни… я ведь подписываю чеки, не спрашивая, куда уходят деньги… я терплю твои попойки…

Она гладила Велеслава по голове, перебирала пряди волос, жирноватые от бриллиантина, пахнущие кельнской водой и дешевыми пошлыми духами… мог бы хотя бы ванну принять.

Но ванна — слишком сложно для будущего князя Вевельского.

— …я не мешаю тебе заводить любовниц…

— Только почему‑то они умирают…

Он попытался отстраниться, но запахи, близость мужчины неожиданно взбудоражили Богуславу, и мужа она не отпустила, прильнула к груди, царапнула шею.