|
— И мы не какие-нибудь грязные дикари. Несем в душах искры божественного света!.. Сверху зашуршало, посыпались сухие листья. Бродяга насторожился, прислушался. Но сразу расслабился, хмуро посмотрел на одухотворенного парня. Подбородок вздернут, в глазах злость и свет веры. Того и гляди вцепится в горло ради своего Бога. — И не говори, — задумчиво поддакнул Лохматый. С треском выдрал из спутанной шевелюры кусок подсохшей грязи. С любопытством осмотрел, понюхал. — Точно-точно, никакие мы не дикари. И несем… ага, духовность. Птиц уловил в тоне бродяги иронию. Нахмурился, сжал кулаки и сказал: — Бред! — Слухи остаются слухами, — примирительно хмыкнул безумец. — Скоро выйдем?… — поинтересовался послушник. — Не знаю, — откликнулся нищий. Поерзал на земле, устроился поудобнее. — Если повезет, через день-два. Если нет, сам понимаешь. — А вернуться той же дорогой? — не унимался парень. — Нельзя, — проворчал бродяга, поморщившись. — Твои рыцарственные дружки нагоняют. А с ними маги… Безликие крепко держат след. Я слушал землю, бегут, как стадо зубров к водопою. Мы пока быстрее, но завтра будет сложнее. — Чем же? — поинтересовался Ирн. — Новерд, — отрезал Лохматый. — Сегодня шли по самому краю. Завтра войдем глубже, и наступит веселье. Я однажды проник настолько далеко. И поверь, чуть не сошел с ума повторно. Первый день должны выдержать, второй не знаю. На удачу полагаться не люблю, но тут придется… — Мы знакомы немного, но ты… — пробормотал послушник, с подозрением вглядевшись в безмятежное лицо нищего, — ты не похож на безумца. — И? — лениво осведомился бродяга, тускло улыбнувшись. — Хочешь обвинить в том, что шпионю? Боюсь огорчить, но я тот, кем являюсь. Наши пути сошлись случайно. И та вещь, которую ты так любовно оберегаешь от остальных святош, меня не интересует. Нищий приподнял бровь, бросил быстрый взгляд на тубус и улыбнулся шире. Птиц покраснел, поспешно убрал руку с футляра — все это время неосознанно прикрывал его ладонью. Да и когда бежали, постоянно придерживал и проверял: а не разошлись ли ремни, крепки ли печати… Послушник быстро справился со смущением, понял: бродяга говорит правду. Но раздражение заставило произнести: — Безумство — хорошая маска. Удобная. — Может, и так, — нарочито спокойно ответил Лохматый. Зевнул, причмокнул с удовольствием. — Тебе повезло, сейчас как раз момент просветления. Нищий заговорщически подмигнул. Птиц хотел возразить, даже рот открыл. Но сразу захлопнул. Нечто в самом тоне или блеске глаз бродяги сказало о нем лучше, чем множество красноречивых слов. Лохматый испытывал боль. Постоянную и жуткую, невозможную. Ведь когда в душе пустота, жить просто не хочется. И каковы же мучения, когда знаешь, но не помнишь? Когда умеешь, но не ведаешь?… — Как ты… — начат говорить Птиц. — Не знаю! — неожиданно резко ответил бродяга, чутко уловив интонацию. Но оттаял, добавил мягче: — Каждый человек для чего-то предназначен в жизни. Одни растят потомство, пашут и сеют, строят и торгуют. Другие жгут и грабят первых, приносят смерть и разрушение. Третьи правят и первыми и вторыми… — А четвертые? — хмуро спросил Ирн. — Четвертые ищут, — убежденно заявил Лохматый. — Что? — не отстал послушник. — А, что угодно! — махнул рукой нищий. — Хотя… я бы сказал иначе. Болтаются в проруби, яки… ну ты понял. Ладно, хватит разводить философию. |
