После публикации этой заметки у Питера произошел весьма неприятный разговор с Ли. По мнению этого джентльмена, полицейский ни при каких обстоятельствах не должен был высказывать подобного мнения. Когда Питер увидел свои слова в печати, он сам поразился своей неосторожности. Поэтому он терпеливо и добродушно, как неизбежное наказание, воспринял выговор за недозволенное и ненадлежащее сообщение в прессе, сделанное без согласования с руководством.

Но главной проблемой стало то, что статью увидела Энн Кельски, и вся затряслась от обиды — ведь она была женщиной.

Большую часть сказанного ей об английской полиции вообще и о Питере Данне в частности невозможно передать, ибо при этом она изъяснялась на языке, отличном от французского, немецкого или английского. Некоторые из великих мастеров весьма щепетильно и болезненно воспринимают отзывы о качестве своей работы и даже самую легкую критику принимают близко к сердцу. Такой была и Энн. Конечно же, Питер был явно несправедлив в ее отношении — она гениальная женщина, и слово «изобретательна» слишком бледно описывало ту блестящую работу, которую она проделывала, ее хитрости, которые будто были спланированы волшебником нашего времени, и перевоплощения, затмевающие столь восхищающую публику игру многих актрис. Именно она исхитрилась получить миллион франков в «Кредит Лионне» на глазах и якобы с одобрения своего пожилого ухажера, на самом деле подарившего ей чек на десять тысяч, чтобы купить маленький подарок. Она зашла в банк со своим близоруким поклонником и подала чек кассиру. Ее сообщник отвлек несчастного старика на то время, пока выплачивались деньги, и она вышла из банка со значительной суммой, обобрав своего спутника — а вернее жертву.

Она же обокрала ювелира из Вены с такой легкостью, что описывать использованный ею простой метод в подробностях было бы небезопасно для общественного порядка.

— «Питер Данн, сержант Питер Данн», — прочла она. — Что значит это «сэр» перед его именем?

Кто-то пояснил ей, что упомянутый сыщик является баронетом, но это не произвело на нее ровно никакого впечатления — громкие титулы для нее ничего не значили.

Уехав в Канны, она провела там неделю в поисках помощников для очередного дела.

— Лири был таким глупцом. И вот — теперь он мертв. Я хотела поручить эту работу тебе, Уолтер, но ты был в Египте.

Уолтер Хенкель ухмыльнулся в ответ на этот комплимент. Сам он был и умен, и проворен.

Знакомство Питера Данна с Аароном Баумштейном, торговцем бриллиантами, отнюдь не было случайным. Мистер Баумштейн сотрудничал с полицией в одном деле, затронувшем многих ювелиров-оптовиков, хоть и никак не коснувшемся его самого. Баумштейн был коренастым невзрачным мужчиной, носившим поношенный галстук под засаленным воротничком, при том, что был обладателем состояния в два миллиона и дома на Мейда-Вейл. В противовес многим его достойным восхищения качествам у него была одна-единственная слабость — он был игроком, хоть и умеренным, и завсегдатаем клуба близ Хеймаркета. В Лондоне есть такие отнюдь неодобряемые полицией места, которые, тем не менее, процветают. Баумштейн любил провести пару часов за зеленым сукном, радуясь тому, что игра здесь ведется честно — обычно он вставал из-за стола, выиграв или проиграв всего несколько фунтов.

В таком-то клубе Питер и повстречал его. Скотленд-Ярд периодически устраивает облаву в подобных местах, и клуб, о котором идет речь, не стал исключением. Мистер Баумштейн с наивной простотой человека, хорошо знакомого с методами работы полиции, попросил, чтобы его имя не упоминалось в отчете, и предложил за это солидную сумму. Впрочем, Питер добродушно отверг предложенную взятку.