Элеонора была готова к любым невзгодам, даже к смерти, лишь бы только они стали «плоть едина». И когда они первый раз были вместе, это было правильно. Смерть притаилась тогда совсем рядом, готовая выскочить из-за любого угла и забрать или ее, или его, или их обоих. Тогда это было правильно — соединиться, впечататься друг в друга, чтобы потом хранить в сердце всего любимого целиком, если уж не получится пройти жизнь вместе с ним… Тогда это было действительно не важно, она стала любовницей любви.

Теперь ей предстоит стать любовницей страха.

Проходя мимо, люди задевали ее, с раздражением думали, что за странная женщина застыла посреди улицы. Нужно решать, возвращаться ли. Боль пройдет, а к стыду она привыкнет. И ночь, которой она не стыдится сейчас, станет воспоминанием распутной девки.

Господи, как же больно! Если она сейчас откажется от Алексея, душа просто не выдержит этой боли и умрет… Но если останется — сгниет заживо!

Ради любви можно пережить все, только не унижение.

Элеонора шагнула в сторону госпиталя. Это был трудный и болезненный шаг, но за ним последовал второй.

Она шла, хоть каждый шаг будто отрывал кусок от ее сердца.

Дежурил доктор Калинин, он как раз закончил операцию и записывал ее в журнал. Элеонора хотела проскользнуть незамеченной в маленький закуток возле автоклавной. Там стояла кушетка, и сестры частенько ночевали на ней, особенно зимой, когда дома было так холодно, что приходилось оставаться в пальто.

Благодаря предыдущей ночи на дежурстве она чувствовала, что сможет уснуть. Хоть во сне, хоть ненадолго избавиться от боли.

А если бы он погиб? Ей было бы больнее… и легче! Ее любовь, ее душа осталась бы жива, а не издыхала бы сейчас в муках унижения, как бродячая собака.

Так тяжело узнать, что ты отдала душу, да и тело недостойному человеку. Что твой герой — не герой, любовь — не любовь, да и ты — не ты.

— Элеонора Сергеевна, здравствуйте! — Калинин симпатизировал ей, и сейчас засмеялся от удовольствия, что ее видит. — А вы разве дежурите? Ой, что с вами?

Николай Владимирович поставил в журнале большую кляксу, и Элеонора удивилась, почему ее это огорчило.

— Ничего, все в порядке. Просто у меня дома соседи… Решила, спокойнее переночевать здесь.

— А почему у вас лицо такое опрокинутое? Что случилось, милая Элеонора Сергеевна? Кто-то умер?

— Я.

— Что?

— Ох, простите. Никто, слава богу.

— Тогда что? Заболел? Вы скажите, я помогу!

Она думала, что разучилась плакать. Но дружеское участие Калинина вдруг лишило ее самообладания, она почувствовала, как глазам становится горячо… Чтобы не расплакаться, она сильно закусила губу и покачала головой:

— Нет, ничего. Все здоровы, — еле удалось прошептать, но слезы покатились по лицу, а она не могла их остановить.

Калинин был простой и невоспитанный парень, но он сделал вид, будто не заметил ее слез!

— Ну, раз никто не умер и все здоровы, то жизнь продолжается, — сказал он задумчиво, — остальное — это мелкие неприятности, я как врач говорю.

Она на секунду отвернулась, вытерла слезы и улыбнулась. Бог знает каких усилий ей стоила эта улыбка.

— А давайте я вас чаем напою! — продолжал Николай Владимирович, как ни в чем не бывало. — У меня есть немножко самого настоящего чая.

Элеонора покачала головой.

— Давайте, давайте! Чаем, конечно, горю не поможешь, но от всяких штучек судьбы это лучшее лекарство, по себе знаю. Особенно если с сахаром, а у меня как раз есть.