Не слушая ее, он стал складывать чистые инструменты в большой стерилизатор.

— Видите, я ничего не путаю, — засмеялся Воинов, — не так я безнадежен, как вам кажется… А вы покамест выпейте чай.

Он показал на огромную железную кружку, которую принес с собой и поставил на столик с медикаментами. Элеонора присела на табурет, с наслаждением обхватила горячие бока ладонями, вдохнула поднимающийся от чая парок и только в этот момент поняла, как же она замерзла!

— Там еще кусок рафинада в бумажке я принес, съешьте скорее, а то упадете в обморок, — сказал Константин Георгиевич не оборачиваясь. — Вот я смотрю на вас, Элеонора Сергеевна, и удивляюсь: откуда столько силы и стойкости в хрупкой девушке?

Она промолчала. Положила в рот кусок сахара и зажмурилась от наслаждения. Ах, если бы Воинов обучался в Смольном институте, он бы не удивлялся ее выносливости. Умывание ледяной водой в любую погоду, хождение с палкой за плечами, чтобы осанка стала идеальной, и прочая и прочая… Детство, проведенное в суровых условиях, прекрасно подготовило ее к фронтовой жизни.

Может быть, рафинад, или горячий чай, а вернее всего, доброта Воинова неожиданно растрогали ее, так, что на глазах появились слезы, и Константин Георгиевич, как раз закончив укладывать инструменты, заметил это в темноте.

— Ну что такое? Что? — он вдруг опустился перед ней на корточки, положил свои ладони поверх ее рук, сжимавших кружку, и заглянул ей в глаза. — Не плачьте, прошу вас! Если бы я только мог передать вам всю свою силу, если бы только мог!

Константин Георгиевич покачал головой, и Элеонора улыбнулась сквозь слезы.

— Это горячий чай виноват, — сказала она.

— Да-да, я так и подумал.

Он поднялся, достал носовой платок и каким-то очень простым и естественным движением промокнул ей глаза, а потом вдруг порывисто и в то же время осторожно притянул ее голову так, что щекой она оказалась прижата к его животу.

— Милый мой солдат! Вы никогда не сдадитесь, я знаю. Но если бы вы разрешили мне отправить вас домой…

— Нет, Константин Георгиевич, — буркнула она. То, что происходило сейчас, конечно, совершенно недопустимо, но так хорошо было прижиматься к нему и чувствовать тепло его ладони на своей макушке. — Разве я не справляюсь? Неужто вы хотите избавиться от меня?

— Вы сами знаете, что никто не сможет превзойти вас в мастерстве. Я счастлив, что вы рядом, но еще счастливее был бы, зная, что вам не грозит никакая опасность. Что вы дома, под крылышком Архангельских, здоровы и спокойны и не убиваете себя непосильным трудом. Я молюсь за вас, чтобы с вами ничего не случилось, но, видит бог, это такая ненадежная защита…

— Это самая надежная защита, — Элеонора собралась с силами и мягко отстранила его руку.

Отступив, Константин Георгиевич засмеялся своим низким глуховатым смехом:

— Сомневаюсь, что Господь слушает такого греховодника, как я. Так что, Элеонора Сергеевна, не слишком уповайте на силу моих молитв! Ах, если бы это было в моей власти, сделать вас самой счастливой…

— Я счастлива сейчас, — неожиданно призналась она и, вдруг поймав острый взгляд Воинова, торопливо продолжала: — Я счастлива, что приношу пользу, что я на своем месте. Это ведь счастье, правда?

— Да, счастье. — он помолчал, а потом весело спросил: — Так не поедете домой?

— Нет, не поеду.

— Что ж, тогда заканчивайте здесь и бегите скорее отдыхать.

«Если бы я мог передать вам свою силу!» — сказал тогда Константин Георгиевич, и теперь Элеонора всякий раз, вспоминая о нем, чувствовала, что у нее действительно прибавляется сил!

Подали пациента, и Элеонора тряхнула головой, отгоняя воспоминания.