Солнце стояло высоко в небе, когда Ира вышла в столовую. Тот же вездесущий Степан хлопочет возле самовара на хозяйском месте. На нем красная сатиновая рубаха с ременным поясом и высокие сапоги. А в большом и удобном кресле Ира видит ребенка с распущенными по плечам льняными локонами и черными глазами, похожими на спелые черные вишни, обрызганные росой.

На нем надет тот самый голубой воздушный капот-матинэ с белым кружевным воротом, который она несколько дней тому назад продавала Сорину в магазине дамских нарядов.

— Да ведь это Славушка! — говорит Ира.

Он приподнялся с кресла… Одет он был в длинные матросские штаны и желтые ботинки.

— Славушка! — повторила Ира и радостно протянула навстречу мальчику обе руки.

— Да, я — Славушка Сорин, а вы Ирина Аркадьевна, моя новая наставница? — спросил он тоном вполне взрослого человека. Ира молча кивнула. "Боже мой, помоги мне раздуть огонек жизни, слабо теплящийся в нем", — мысленно вознесла свою мольбу к небу девушка, в то время как ее энергичные маленькие руки крепким пожатием приветствовали мальчика.

— Я рад вас видеть, — сказал Славушка. Потом, с видом маленького хозяина он стал радушно угощать свою будущую наставницу. Сам он ел мало и неохотно. Ира с сочувствием смотрела на его усталые лихорадочно блестящие глаза. Когда же, выпив стакан молока и съев порцию холодного ростбифа, молодая девушка встала из-за стола, Славушка предложил ей пойти посмотреть мызу с ее несложным хозяйством.

— Только уж вы простите меня, я очень плохой спутник. И подвигаюсь настолько быстро, насколько Степан возит мое кресло-колясочку. Ведь мои ноги так слабы, что я вовсе не могу ходить, — с виноватой улыбкой заключил Славушка.

— Конечно, конечно, мы совершим чудесную прогулку, Славушка. Вы покажете мне все ваше хозяйство. Одевайтесь же поскорее. Ведь, надо надеяться, вы не выедете на прогулку в этом голубом капотике, — пошутила она, чтобы придать хоть немного бодрости ребенку.

— Ну, разумеется, нет. Голубой капотик мне привез папа из Петербурга. В нем резче проступает мое сходство с покойной мамой, — не без гордости произнес ребенок. — Вы еще не видели, конечно, ее портрета, который стоит в кабинете у папочки. Сейчас я не могу вам показать его. Папа занимается в кабинете. Пишет свою большую книгу о передвигающихся растениях. Мой папа ученый-ботаник, профессор; читал прежде лекции студентам, теперь же бросил службу из-за меня. Бедный папочка, сколько ему предстоит еще возни со мною! Я очень нездоров, Ирина Аркадьевна. И папе приходится возиться с моим лечением, ездить со мною за границу, держать в доме постоянного доктора. Ах, как грустно, если бы вы знали, Ирина Аркадьевна, как больно причинять столько забот и волнения папочке… Он такой добрый, и я его так люблю. Вы знаете, мне иногда кажется, что ему, пожалуй, легче было бы, если бы я не мучился, не болел, а лежал, как мама, в могилке.

Ира не дала договорить ребенку. Она взяла его слабенькие ручонки в свои и заговорила, стараясь во что бы то ни стало справиться с охватившим волнением.

— Нет, нет… Вы совершенно не правы, Славушка. Ведь вы — все для вашего отца. И жизнь, и солнышко, и воздух. Подумайте только, что за ужас для него лишиться вас!..

— Да, да, вы правы! Вы так успокоили меня, — задумчиво и не по детски-серьезно произнес мальчик. — Ведь так, как вы говорите, никто еще не говорил со мною. Те, прежние наставницы, которых приглашал ко мне папа, отвечали всегда одно и то же: что я еще слишком молод для таких разговоров или что все это глупости и что я люблю воображать то, чего нет на самом деле. И только вы, вы одна поняли меня и так хорошо меня успокоили… И… и я не знаю, дорогая Ирина Аркадьевна, но я вас сразу полюбил за это.