– Ах, Доминик. – Она склонила голову и серьезно посмотрела на него. – Вы ведь никогда не сомневались, что я люблю вас, правда? Или что я вышла за вас только потому, что мне хотелось этого так, как ничего никогда не хотелось в жизни? Какой вы глупый! И по блеску ваших глаз я понимаю, что сыграла вам на руку, мошенник вы этакий! Вам просто хотелось, чтобы я объяснилась в любви. Ну вот, услышьте все до конца. Я считаю, что я самая счастливая и удачливая женщина в мире. Так-то!

– Какие притязания, – заметил Доминик. – Мне кажется, дорогая, что в этой комнате вам есть с кем соревноваться.

– С вашей матушкой? Вы правы. Я, наверное, умерю свои притязания на сегодняшний день. Потому что со счастьем, которое испытываешь в день своей свадьбы, не сравнится ничто, правда?

– Нет, – ответил он, – потому что еще существует счастье, которое испытываешь, когда у тебя родилась двойня.

– И когда они впервые улыбнулись и сделали первые шаги, – подхватила Эллен.

– И когда они впервые проспали всю ночь и оставили мамочку на попечение папочки, – проговорил он ей на ухо.

– И когда твой муж подходит к тебе сзади среди людного собрания, – возразила она, – стоит неприлично близко к тебе и дует тебе в ухо.

– Не пойти ли нам побеседовать с Мэдлин и Джеймсом? – предложил Доминик. – Они уезжают завтра.

– Вот тут-то, – сказала она, – мне снова придется умерить свои притязания, да? Или по крайней мере допустить, что кто-то счастлив не меньше моего. Вы только посмотрите на Мэдлин, Доминик. Она просто светится. И клянусь, я не понимала раньше, как красив Джеймс. Улыбка преображает его.

– Пойдемте, – сказал Доминик, беря жену за руку.

– А Дженнифер и Аллан? Они ведь тоже будут счастливы, правда?

Он усмехнулся, глядя на нее.

– Иногда, – сказал он, – когда ты счастлив, кажется, что и весь мир тоже счастлив. И в данном случае я не думаю, что это иллюзия. Вы заметили поцелуй, который Эдмунд похитил у Александры? Эдмунд! Этот столп благопристойности! Куда мы катимся?

* * *

Джеймсу не приходилось отыскивать мгновения, чтобы побыть со своей женой. С тех пор как они вышли утром из дома ее матери, они сплели пальцы и почти все время пребывали в таком положении. И в церкви, и когда они беседовали с гостями во время приема, его пальцы играли ее новым обручальным кольцом, так и сяк вертя его на ее пальце.

Он купил кольцо в день их примирения, отвезя Мэдлин в ювелирную лавку прямо из дома Эдмунда и Александры.

– Вы не должны переживать, что выбросили то кольцо, – сказал он позже, ночью, когда они остались одни в ее комнате и он надел ей на палец новое кольцо. – Я рад, что вы так поступили. Мы начинаем свою семейную жизнь заново, Мэдлин, и очень удачно, что я дарю вам новое кольцо. Оно должно оставаться у вас на пальце до нашей смерти. Да, это приказание. Оно останется на вашем пальце, потому что я этого хочу и потому что вы тоже этого захотите. Клянусь, что захотите!

– Да, – сказала Мэдлин; глаза у нее при этом были мечтательные, – этому приказанию я подчиняюсь беспрекословно, Джеймс, потому что мне этого хочется. Любите меня. Ах, я так соскучилась! Любите же меня!

Они не спали всю ночь. Они то разговаривали, то ласкали друг друга. И он провел рукой по ее плоскому животу, и им обоим страшно захотелось, чтобы это лоно с их ребенком поскорее выросло.

– Я так рада за матушку, – сказала она ему во время приема; в глазах ее появился прежний блеск, который стал еще сильнее, но теперь эти глаза смотрели только на него. – И за сэра Седрика. Он ведь потерял первую жену, будучи еще совсем молодым, и многие годы носил ее миниатюрный портрет при себе.