— Дорогая Луиза, — начал ее отец, — я вчера вечером предупредил тебя о предстоящем серьезном разговоре между нами и просил тебя отнестись внимательно к тому, что я имею сказать тебе. Ты получила столь образцовое воспитание и — я счастлив, что могу засвидетельствовать это, — так блестяще оправдала мои надежды, что я вполне полагаюсь на твой здравый смысл. Ты не мечтательница, не горячая голова; ты привыкла судить обо всем трезво, бесстрастно, руководствуясь разумом и расчетом. И я знаю, что именно так ты взглянешь на то, что я намерен сообщить тебе.

Он помолчал, словно надеясь услышать что-нибудь в ответ. Но Луиза не проронила ни слова.

— Луиза, дорогая моя, у меня просят твоей руки.

Опять он помолчал, и опять она не сказала ни слова. Это так удивило его, что он счел нужным повторить: «Просят твоей руки, дорогая». На что она отвечала, видимо, без малейшего волнения:

— Я слышу, отец. Я очень внимательно слушаю, уверяю вас.

— Отлично! — Мистер Грэдграйнд, успокоенный, одобрительно улыбнулся. — Ты даже более рассудительна, чем я ожидал, Луиза. Или, быть может, ты уже приуготовлена к тому, что мне поручено объявить тебе?

— Не могу ответить вам, отец, пока не узнаю, о чем идет речь. Но приуготовлена или нет, я хочу все услышать из ваших уст.

Странное дело — мистер Грэдграйнд в эту минуту далеко не был так невозмутимо спокоен, как его дочь. Он взял в руки разрезальный нож, повертел его, положил обратно, опять взял в руки и даже, прищурив один глаз, посмотрел вдоль лезвия, обдумывая, что сказать.

— Твои слова, дорогая Луиза, вполне разумны. Так вот, я согласился уведомить тебя о том, что… короче говоря, мистер Баундерби сообщил мне, что он много лет с особенным интересом и радостью следил за твоим развитием и много лет питал надежду, что, наконец, наступит час, когда он сделает тебе предложение. Этот час, которого он так долго и с таким упорным постоянством дожидался, теперь настал. Мистер Баундерби через меня просит твоей руки и поручил мне поставить тебя об этом в известность и выразить от его имени надежду, что ты отнесешься к его просьбе благосклонно.

Молчание. Глухое тиканье убийственно точных часов. Черный, густой дым вдалеке.

— Отец, — сказала Луиза, — вы думаете, что я люблю мистера Баундерби?

Этот неожиданный вопрос крайне расстроил мистера Грэдграйнда.

— Дитя мое, — отвечал он, — я… право же… не берусь судить об этом.

— Отец, — продолжала Луиза все тем же ровным, невозмутимым тоном, вы требуете, чтобы я любила мистера Баундерби?

— Нет, дорогая моя, нет. Я ничего не требую.

— Отец, — так же спокойно продолжала она, — мистер Баундерби требует, чтобы я любила его?

— Право же, дорогая, очень трудно ответить на твой вопрос…

— Трудно ответить «да» или «нет», отец?

— Разумеется, дорогая. Ибо, — тут можно было пуститься в теоретические выкладки, и мистер Грэдграйнд воспрянул духом, — ибо ответ в данном случае существенно зависит от того, какое значение мы вкладываем в это слово. Мистер Баундерби вполне отдает справедливость тебе, равно как и себе самому, и поэтому всякие притязания на какие-либо фантазии, химеры или романтические бредни (все это синонимы) исключаются. Недаром ты росла на глазах у мистера Баундерби. Он слишком уважает твой здравый смысл, не говоря уже о собственном, чтобы ему пришло в голову обращаться к тебе с подобными причудами. Посему, само по себе это слово — я, дорогая, только высказываю свое мнение, — быть может, не вполне уместно.