– К чему ты клонишь? – спросил он тихо и зло. От прежней дружеской доверительности в их разговоре не осталось и следа.

– Элий… сам подумай – двадцать лет, – горячо и как-то заискивающе заговорил Квинт. Будто собирался просить о чем-то совершенно невозможном и при этом надеялся, что ему не откажут. И сам боялся, что не откажут.

– Не двадцать. Уже меньше осталось. – Элия вновь окатило холодом.

А Квинта стало трясти, и он то ли засмеялся, то ли всхлипнул – не понять.

– Элий, ты не вынесешь, ты станешь другим. А я не хочу. И не смогу тебе такому служить. Лучше ты… Вернее, я… Так проще. Как раб, как преданный раб Гая Гракха.

– Раб защищал Гая, – отвечал Элий. – Я видел это во сне, однажды.

– Враньё… – клацнул зубами Квинт. – Враньё. Раб убил. И Брута тоже – раб. Так проще. Вот и ты… мне… позволь. Пока не поздно. Пока ты – ещё ты. Пока изгнание тебя не сожрало.

Фонарь за окном покачивался на ветру из стороны в сторону. Жёлтое пятно на потолке дрожало. Элий провёл руками по лицу.

– Ты предлагаешь мне самоубийство? Так?

– Да, Элий, так. Прости. Ты не выдержишь. Никто не выдержит. Ты сильнее других. Но не настолько.

– Благодарю за оказанную честь, Квинт. Предложение очень лестное, но вряд ли я его приму.

– Не насмешничай.

– Да простит меня твой гений, говорю серьёзно. Но я не понял. Ты что же, судишь меня?

– За что я могу тебя судить? – Голос Квинта дрожал.

– За Нисибис, за что же ещё. Я каждый день себя сужу.

– Уж скорее ты меня за Нисибис суди. Я там облажался…

– Ты боишься.

– Да. Ничего не получается, разве ты не видишь? Боги отвернулись от нас. Все дороги кривые, все ведут к поражению. К поражению и позору. Так уж лучше мечом в горло. И все. Тебе кажется, что ты сильный, Элий. Но тебе только это кажется. На самом деле ты слаб.

Элий фыркнул, затряс головой. Рассмеялся и смолк. Вновь рассмеялся. Слова Квинта казались бредом и в то же время каким-то чудовищным, но одновременно справедливым приговором. И потому от них некуда было деться. Не защититься. Даже смехом. Элий не верил, что Квинт произнёс такое. И все же произнёс. Элий слышал…

– Я часто проигрываю, Квинт. Ошибаюсь. Пропускаю удары и падаю. Но поднимаюсь после падения. И сейчас вновь буду драться. И ты ошибаешься, Квинт. Я – силён.

– Ты все время переоцениваешь свои силы, – зло выкрикнул Квинт. – Так оцени их хоть раз верно.

– Но это ещё не повод, чтобы перерезать мне горло мечом.

– Элий, тебе придётся пожалеть, если ты откажешься.

– А ты не пожалеешь, что убил меня?

– Нет. Потому что я умру вслед за тобой.

– Может, ты и прав, Квинт, не знаю, – Элий похлопал фрументария по плечу. – Не знаю… Но скажу точно: уходить из жизни по своей воле пока не хочу. Не имею ни малейшего желания. И вряд ли тебе удастся меня уговорить. Возможно, в ближайшие дни меня прикончат на арене. И тем самым какой-нибудь гладиатор избавит тебя от необходимости орудовать мечом. Но то арена. А здесь, в комнате… Представь, Квинт: я буду стоять над той ржавой раковиной в углу, а ты полоснёшь мне мечом по горлу, перережешь вену, кровью обрызгаешь стену. Я буду корчиться, хватать ртом воздух. Нет, Квинт. Тебе придётся подождать…

– Я не шучу! – крикнул Квинт. Он протянул руки, будто в мольбе, но кулаки его были стиснуты. Даже в полумраке Элий видел, как исказилось лицо Квинта.