Петр резко и недовольно мотнул головой, сильно подергал правой щекой, криво и плотоядно улыбнувшись, ответил – совершенно неопределенно:

    – Ладно, потом время покажет – кто тут прав, а кто – виноват. Время, оно непременно покажет… Я как-то и сам не очень верю, что ты у нас – подлый и коварный шведский шпион. Но люди говорят. Причем говорят – упорно и доходчиво, а дыму, как всем известно, без огня не бывает… Да и самоволие свое поумерь, охранитель, я прошу тебя! Душевно пока – прошу…

    «Кто же это, братец ты мой, так пошло стучит на тебя? Кому это ты ненароком, небрежно так, оттоптал мозоль любимую? – возмущенно заволновался внутренний голос. – Своеволие? Шведский шпион? Нет, тут без коварной женщины не обошлось! Истосковался мин херц за три с половиной месяца без женской горячей ласки, податлив стал, словно пластилин детский. А тут губы страстные, настойчивые, нежные – без устали нашептывают бред разный…»

    Перед кладбищем полки дружно свернули: Преображенский и Семеновский – направо, Гордоновский – налево.

    Теперь впереди гроба Лефорта шел только почетный караул воинский, состоящий из полковников и заслуженных офицеров, несущих боевые знамена, и полковых усатых барабанщиков – с их верными барабанами.

    Гроб поставили на холмик слегка синеватой, чуть подмерзшей глины, усердно вынутой из глубокой прямоугольной могилы.

    Все застыли в тягостном ожидании: было совершенно непонятно – будут ли надгробные речи, и кому их, собственно, говорить. Так получилось, что всю организацию похорон своего любимца царь полностью забрал в собственные руки…

    Петр, страшно усталый, почерневший лицом, непохожий сам на себя, медленно встал на колени перед гробом, прямо в скользкую осеннюю глину, последний раз – одним легким касанием – поцеловал покойного в его абсолютно белый лоб, нетвердо поднялся на ноги, ни на кого не глядя, махнул рукой:

    – Не будет никаких слов. И не ждите… Давайте крышку, закрывайте. Опускайте…

    Громко и чуть хрипловато затрещали озябшие барабаны, офицеры медленно склонили полковые знамена, где-то недалеко, видимо услыхав барабанную дробь, оглушительно ударили мортиры и тяжелые единороги…

    Еще через десять-двенадцать минут вся скорбная процедура завершилась: Петр быстрым шагом, расталкивая встречных, удалился в неизвестном направлении, за ним потянулись и все другие…

    Когда они в слегка промерзшей карете возвращались с похорон Лефорта к себе домой, Санька спросила, непонимающе хмурясь и возмущенно моргая своими длиннющими ресницами:

    – Саша, а почему царь не дал никому сказать слов прощальных? Да и сам ничего толком не произнес? Не по-людски это как-то, без панихиды… Принято же говорить хорошее и доброе про усопшего…

    – Любил просто очень сильно Петр Алексеевич герра Франца, – помолчав с минуту, ответил Егор. – Царь-то у нас вырос без отца, без руки мужской, жесткой. А генерал Лефорт научил его многому, направил на жизненную стезю… Вот царь и мертвого Франца Лефорта продолжает ревновать ко всем нам! – После совсем уже крошечной паузы добавил раздумчиво: – А не встреться летом 1687 года Петр с герром Францем, что тогда выросло бы из нашего царя? Даже подумать страшно! И так-то – не подарок совсем…

    Еще через пару минут жена задала следующий вопрос – абсолютно неожиданный и непоследовательный:

    – А вот ты, любимый, сейчас – пэр, по Указу царскому.