Здесь, в глубоких вырубленных в стене нишах, стояли тяжелые дубовые гробы со свинцовыми наугольниками, где покоились останки почивших магистров колледжа Вод Иорданских. Над каждой нишей была табличка с надписью: “Симон Ле Клерк, магистр 1765 – 1789. Requiescant in pace. Церебейтон”.

– Что тут написано? – прошептал Роджер.

– Что, не видишь? – зашипела Лира в ответ. – Симон Ле Клерк – это его имя. Цифры означают годы, когда он был магистром. Внизу по‑латыни написано “Покойтесь с миром”. А Церебейтон, наверное, его альм.

Озираясь по сторонам, дети двинулись вдоль стены, ощупывая руками буквы на других табличках:

“Фрэнсис Лайелл, магистр 1748 – 1765. Requiescant in pace. Захариель”.

“Игнатий Коуль, магистр 1745 – 1748 Requiescant in pace. Муска”.

Лира вдруг с изумлением увидела, что в крышку каждого гроба была врезана бронзовая пластина с изображением какого‑либо существа: горгульи, пери, змеи, мартышки. Она догадалась, что видит перед собой альмы покойных магистров. Ведь с возрастом, когда люди становятся взрослыми, альмы теряют способность принимать разные обличья и навсегда становятся чем‑то определенным.

– Там, наверно, скелеты в гробах, – пискнул Роджер.

– Точно. И тлен! И прах! И черви вылезают из глазниц, – захлебывалась от восторга Лира.

– А вдруг тут есть привидения? – сладко замирая от ужаса, спросил Роджер.

Они прошли склеп насквозь и добрались до узкого коридора, вдоль которого стояли стеллажи, разделенные на небольшие квадратные секции. В каждой секции лежал человеческий череп.

Альм Роджера, смешная черно‑подпалая такса, испуганно поджала хвостик и жалобно взвизгнула, дрожа всем телом.

– Фу, – шикнул на нее мальчик.

Лира не могла разглядеть Пантелеймона в кромешной тьме, но чувствовала, что его бабочкино тельце тоже трепещет у нее на плече.

Она встала на цыпочки и осторожно сняла с полки череп.

– Положи! – предостерегающе замахал руками Роджер. – Их нельзя брать.

Но ей было море по колено. Не обращая ни малейшего внимания на своих спутников, Лира крутила череп в руках и так, и сяк, как вдруг из него выпал какой‑то предмет, скользнул сквозь Лирины пальцы и со звоном запрыгал по каменным плитам. От неожиданности и ужаса девочка чуть не уронила череп на пол.

– Монета! – завопил Роджер, поднимая золотой кругляшок. – Тут сокровища!

Он поднес свою находку ближе к свету. Две лохматые детские головки склонились над пламенем свечи. Нет, это была не монета. На ладони у Роджера лежал гладкий бронзовый диск с грубо нацарапанным изображением кошки.

– Похоже на пластины, помнишь, на крышках гробов, – завороженно прошептала Лира. – Я знаю. Это его альм.

– Давай положим как было, – опасливо покосился на нее Роджер.

Лира послушно засунула диск внутрь и осторожно водрузила череп на пыльную полку, служившую ему местом вечного упокоения. Из любопытства она потрясла еще несколько черепов, и в каждом внутри лежал диск‑альм, не покидавший своего человека и за последней чертой.

– Ты как думаешь, чьи это черепа? – рассеянно спросила Лира и тут же сама себе ответила: – Наверное, профессоров. Гробы после смерти полагаются только магистрам, а профессоров этих так много, что их уже и хоронить негде. Вот они, наверное, и решили хоронить только черепа. И правильно. У профессора что, по‑твоему, самое главное? Голова, ясное дело.

Никаких мертвяков они не поймали, но проползали в катакомбах под домовой церковью целый день до самого вечера. И назавтра пришли туда снова.