ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Был сырой февральский вечер, и часы на церкви св. Марка показывали уже начало девятого, когда Генри Пейдж, попрощавшись с Мейтлэндом, своим помощником, вышел из здания редакции «Северного света». Он дольше обычного просидел над передовицей для очередного номера — несмотря на двадцатилетний опыт, он писал такие статьи довольно медленно, а кроме того, его отвлек и задержал загадочный звонок Вернона Соммервила, после которого ему так и не удалось сосредоточиться.

В этот день автомобиль понадобился его жене, и Пейдж собирался пойти домой пешком — последнее время доктор Бард настоятельно рекомендовал ему побольше двигаться, — но, так как было уже поздно, он передумал и направился к трамвайной остановке.

Вечер был субботний, и лишь редкие прохожие попадались ему навстречу, пока он шел Хлебным рынком — так назывался старинный торговый квартал Хедлстона, настоящий лабиринт узких кривых улочек и переулков, сходившихся к площади Виктории, где редакция Пейджа и его типография занимали часть дома, построенного во времена Георга III, что подтверждалось слоем сажи и грязи, с восемнадцатого столетия въедавшихся в стены. Мощенные булыжником улицы были пустынны, и шаги Генри гулко отдавались в тишине. Именно в часы вечернего безмолвия, думал он, древний квартал больше всего похож на ровно бьющееся сердце этого старинного нортумбрийского города, где жили и работали пять поколений Пейджей. Он глубоко вдохнул влажный и чуть терпкий воздух.

Пройдя напрямик через Церковный переулок, он вышел на главную улицу города. Очереди на остановке не было, трамвай, идущий в Уотон, был наполовину пуст, и все же, когда Генри по давно укоренившейся привычке сосчитал экземпляры «Света» в руках пассажиров, их оказалось четыре. Рабочий, у ног которого стоял ящик с инструментами, — человек лет шестидесяти, в очках со стальной оправой, — шевеля губами и подняв газету поближе к тусклой лампочке в углу, читал передовицу. Он, очевидно, пропустил футбольный матч, оставшись на сверхурочную работу, и Генри подумал: «Старики — самый надежный народ». Он не питал никаких иллюзий относительно своего литературного таланта — его сын Дэвид не раз посмеивался над витиеватостью его слога, — и все-таки у него на душе становилось тепло при мысли, что порой ему удается оказать благотворное влияние на простых людей города, перед которыми он испытывал тревожное чувство ответственности.

На Хенли-драйв он сошел. Вдоль улицы тянулись особнячки из красного песчаника, добывавшегося на каменоломне в Элдоне. Они все были одинаковы и ничем не примечательны, если не считать претенциозных деревянных фронтонов, но перед его домом, уродуя вход, стояли два чугунных фонарных столба, витых и позолоченных, на которых красовался герб Хедлстона — три серебряных стрижа на лазурном поле. Пейдж терпеть не мог ничего показного, но его уже дважды избирали мэром, и, не чувствуя себя вправе нарушать традицию, он вынужден был примириться с этими внушительными сувенирами, напоминавшими о годах, когда он возглавлял муниципалитет.

Садик, в котором он с наслаждением возился почти все свободное время, уже очнулся от зимнего оцепенения. Медленно поднимаясь по ступенькам крыльца, Генри нащупывал в кармане ключ. Повесив в передней пальто, он прислушался и с облегчением убедился, что в доме тихо и гостей как будто нет. Он вошел в столовую, где для него был оставлен прибор, пошарил ногой по ковру, нащупывая кнопку, и позвонил. Через минуту высокая костлявая женщина в черном, с обветренным лицом и красными потрескавшимися руками, принесла нарезанную ломтиками баранину с картофелем и капустой. Склонив голову набок, она скривила рот и со сдержанной колкостью, отличавшей ее все двадцать лет, в течение которых она у них служила, сказала:

— Баранина-то, пожалуй, перестоялась в духовке, мистер Пейдж.