– Скорее Христос вернется, чем она! Они здесь на уик-энды вдвоем. Я их видела – идут по дороге, нажимают кнопки звонков. Сразу их узнала. Крэк. Грязная привычка! Вижу их в наших краях каждый день, около станции. Дженни Фаулер на углу открыла одной дверь, говорит, что была обкуренная до одурения. Тридцать фунтов! Это в тебе говорит твой отец. Никто из тех, в ком течет моя кровь, не попался бы на такой идиотский крючок. Что говорит твой Майкл?

В конечном счете легче позволить «Майкл», чем услышать «Мииишел», которым можно прополоскать подозрительный рот, словно чтобы отделаться от вкуса чего-то отвратительного.

– Он говорит, что я идиотка.

– Вот тут он попал в самую точку. Его соплеменников так легко не обманешь.

Все они нигерийцы, все, даже если они французы или алжирцы, все равно нигерийцы, для Полин вся Африка – в основном Нигерия, и коварные нигерийцы владеют в Килбурне тем, что раньше принадлежало ирландцам; по крайней мере, Полин считает их нигерийцами, и они прекрасные ребята, только за ними каждую минуту нужен глаз да глаз. Ли надевает на большой палец обручальное кольцо, нажимает на него со всей силы.

– Он хочет поехать туда.

– А почему нет? Тебя в твоем собственном доме ограбила цыганка, верно?

Все переводится на понятный язык.

– Не-а. Она с субконтинента.

– Индианка – ты имеешь в виду?

– Откуда-то из того района. Во втором поколении. А по языку – чистая англичанка.

– Понятно.

– Из школы! Плачет на моем пороге!

Еще одно статическое облако.

– Иногда мне кажется, это от того, что ты одна. Будь у нас больше детей, ты могла бы больше узнать о людях, какие они на самом деле.

С чего бы Ли ни пыталась начать, Полин возвращается к этому. История повторяется: от Дублина до Килбурна, редкая протестанка, всегда готовая тронуться в путь, в другое место в те времена, когда большинство придерживалось иных религиозных убеждений. Однако старалась устроиться в больницу, как и остальные девочки. Заигрывала с парнями О’Рурков, строителями, но, имея такие каштановые волосы и тонкие черты и уже работая акушеркой, хотела чего-нибудь получше. Слишком долго ждала. В последний момент свила гнездышко с тихим вдовцом, непьющим англичанином. О’Рурки стали торговцами стройматериалами, и половина Килбурнского шоссе оказалась в их карманах. По какому поводу она позволяла себе рюмочку-другую. Слава богу, она получила другую квалификацию (радиограф)! Где бы она была, если бы не это? История, однажды выверенная, предлагавшаяся несколько раз в год, теперь возникала в каждом телефонном разговоре, включая и этот, хотя и не имела к Полин никакого отношения. Время для Полин сжимается, ей осталось пройти совсем короткую дистанцию. Он хочет втиснуть прошлое во что-то такое маленькое, чтобы можно было взять с собой. Задача Ли – слушать. Ей это плохо удается.

– Мы что, были слишком старые? Ты была одинока?

– Мам, пожалуйста.

– Я только хочу сказать, что тебе нужно лучше понимать человеческую природу. Ну, так есть какие-нибудь новости? На этом фронте?

– На каком фронте?

– На фронте моего превращения в бабушку. На том фронте, где часики тикают.

– Никаких новостей. Часики все тикают.

– Ну что ж. Ты уж слишком не волнуйся, детка. Это случится когда случится. Мишель там? Могу я с ним поговорить?

Между Полин и Мишелем нет ничего, кроме недоверия и непонимания, за исключением этой благословенной темы, когда-то редкой, теперь возникающей все чаще, в которой Ли выставляется идиоткой, и этот факт образует коалицию между естественными врагами. Полин возбуждена, она разрумянилась, бранится.