– Она говорит, что решила сделать все возможное, чтобы остановить войну, еще в те дни, когда навещала меня в военно-морском госпитале в Сан-Диего.

– Просто замечательно. Но... ты тоже с ними?

Донни не умел лгать. Он не имел к этому никакого таланта.

– Нет. Пока что нет. А возможно, и никогда не буду. Это только кажется, неправильным. Ты должен делать то, что приказывает твоя страна. Ты должен внести свой вклад. Это твой долг.

Триг в этот момент походил на исповедника: его глаза светились сочувствием и без всякой навязчивости подбадривали Донни, побуждая его продолжить рассказ.

– Донни, я знаю, что ты никогда не изменишь долгу, не бросишь свой пост, не сделаешь ничего подобного. Я и не предлагаю тебе чего-либо в этом роде. Но все же подумай о том, чтобы присоединиться к нам после того, как уволишься из армии. Думаю, что тогда ты будешь чувствовать себя намного лучше. А я даже не могу передать тебе, как много это значило бы для нас. Меня мучает мысль о том, что мы – всего лишь кучка желторотых цыплят. А вот парень, который побывал там, сражался, заслужил медаль, а потом решил посвятить жизнь тому, чтобы положить этому конец и вернуть своих друзей домой... Это по-настоящему серьезно. Я бы гордился, если бы мне удалось приложить к этому руку.

– Я не знаю...

– Ты только подумай об этом. Поддерживай контакт со мной, будем иногда беседовать. Только и всего. Просто думай о том, что я тебе сказал.

– Боже мой, Донни! – раздался чей-то голос.

Он повернул голову и увидел, что из кухонной двери к нему во двор снизошел сон наяву. Она была стройной, белокурой, спортивной, чуть ли не дочерна загоревшей сельской девушкой, идеал американской возлюбленной, с которой его разлучили, и он почувствовал себя беспомощным, как это бывало каждый раз, когда он ее видел.

Это была Джулия.

Глава 4

– Что случилось? – спросила она.

– Почему ты не звонила мне?

– Я звонила. И даже писала.

– Вот черт!

– Донни, давай уйдем. Отправимся куда-нибудь еще. Я не видела тебя с самого Рождества.

– Даже не знаю. Я пришел сюда с одним рядовым из моего отделения и вроде как обещал, э-э, ну, присматривать за ним. Я не могу его бросить.

– Донни!

– Я не могу сейчас объяснить! Это очень сложно.

Он смотрел мимо нее в глубь дома, будто старался за чем-то следить.

– Знаешь что, дай-ка я схожу и предупрежу Кроу, что сматываюсь. Сейчас вернусь. И мы куда-нибудь отправимся.

И, не дожидаясь ответа, он скрылся за дверью.

Джулия стояла посреди темного ночного Вашингтона во дворике на холме, возвышавшемся над Джорджтауном, и смотрела на машины, проезжавшие по Висконсин-авеню. Вскоре к ней присоединился Питер Фаррис. Питер, высокий бородатый аспирант-социолог из Аризонского университета, являлся главой Юго-западного регионального отделения Народной коалиции за мир и справедливость и номинальным руководителем группы юнцов, которые под присмотром его и Джулии прибыли с Мирным караваном из Тусона.

– А где твой друг?

– Он сейчас вернется.

– Я так и знал, что он окажется примерно таким. Высокий, широкоплечий, красивый.

Как раз в этот момент Донни вернулся. Он не обратил на Питера никакого внимания.

– Ну вот, очень глупо, но Кроу намерен пойти на еще какую-то вечеринку, и мне придется отправиться вместе с ним. Я не могу... Это просто... Я свяжусь с тобой при первой...

Не закончив фразу, Донни оглянулся, лицо у него стало очень озабоченным, и прежде, чем Джулия успела произнести хоть слово, он выпалил:

– Вот проклятье, они уже уходят.