Токоннен прикоснулся к эфесу шпаги и предупредил:

— Мы не собираемся уступать ни в чем, что священно для нас.

— Мы тоже, — ответил Раффек. — Но наши народы, без сомнения, могут прийти к соглашению. Земляне готовы помочь нам в этом.

— Сейчас, в сезон их Принца Мира, они, наверное, проявят мудрость.

— Да. Я и мои братья уже думали об этом.

— Но откуда вам это известно?

— Нас заинтересовало, почему земляне начали создавать красоту здесь, где ее можем увидеть и мы, в стороне от их ужасающе жаркого жилища, — сказал Раффек. — Мы спросили. И тогда они рассказали нам о том, что произошло когда-то в земной пустыне и что научило их жить в мире.

— Здесь и в самом деле есть над чем подумать, — кивнул Токоннен. — Те, кто верит в мир, могущественнее нас.

— И именно война погубила Империю. Но прошу, — пригласил Раффек, — будь сегодня моим гостем. А завтра поговорим.

Они удалились. Тем временем люди обступили Жуана, а Овербек снова и снова пожимал ему руку.

— Ты гений, — говорил он. — Мне не мешает кое-чему поучиться у тебя.

— Нет, пожалуйста, сэр, — запротестовал ученик. — Все произошло само собой.

— Если бы поймали меня, все вышло бы по-другому.

Сарычев, казалось, был крайне удивлен.

— Я не совсем понимаю, что все-таки произошло потом, — признался он.

— Разумеется, со стороны Жуана было весьма благородно убежать от этих кочевников, а не уничтожить их, имея для этого возможность. Но ведь только это не могло сделать их такими кроткими и мягкими.

— О нет, — усмехнулся Овербек. Кончик его сигары то разгорался, то затухал, словно мигающая звезда. — Они так же самолюбивы, как и прежде. Впрочем, как и люди. — Помолчав, он рассудительно пояснил: — Изменилось одно: они теперь согласны выслушать нас. Они вполне способны серьезно воспринять наши идеи и поверить, что мы будем достаточно честными маклерами, чтобы выполнить роль посредника между ними и Дахией.

— А почему они раньше не соглашались на это?

— Боюсь, это моя вина. Я не учел одну важную черту характера, присущую всем айвенгианцам, хотя должен был обратить на это внимание. В конце концов, человеческой натуре это тоже присуще.

— Но что именно? — спросил Гупта.

— Потребность к… — Овербек замолчал. — Скажи им сам, Жуан. Ведь именно тебе удалось увидеть истину.

Юноша вздохнул:

— Не сразу. Я только понял, что не могу заставить себя убивать. Когда же еще, если не в Рождество, легче всего можем мы простить своих врагов? Я сказал им об этом. Потом… когда внезапно их отношение полностью изменилось… я догадался, в чем дело. — Он с трудом подбирал нужные слова. — Они знали, — и горожане, и кочевники, — что мы сильны, у нас есть оружие, которому они ничего не могут противопоставить. Это их не пугает. Им приходится быть бесстрашным, чтобы выжить в таком суровом мире, как этот.

Но еще им приходится сохранять преданность своим идеалам. Они должны верить во что-то более великое, чем они сами, иначе не смогут преодолевать бесконечные трудности. Для Дахии такой идеал — Империя, а для пустыни — свобода. И они готовы умереть за идеалы.

Но вот пришли мы, земляне. Мы предложили им честную, выгодную сделку, но это и все. У нас, казалось, не было иного мотива, кроме материальной выгоды. Они этого понять не могли, мы выглядели в их глазах слишком странными, поэтому они никогда по-настоящему нам не доверяли.