«И с чего я решил, что если человек — жрец, то должен быть добродетельным? Правда, Арбалест не похож на свинью, а скорее походит на хорька», — подумал Лало, приметив скрытое коварство во взгляде жреца.

Когда жрец ушел, Лало снова наполнил кружку пивом из кувшина, присланного Корицидиусом. Если не считать того, как Лало заставили взяться за портреты, визирь недурно с ним обходился. Применив шантаж, старик по крайней мере окружил художника комфортом. Для него выделили симпатичную комнату на втором этаже дворца. Комната выходила в сад на крыше и имела окна с трех сторон, которые давали достаточно света. Условия для работы идеальные. Картина была омерзительна. Лало заставил себя посмотреть на нее еще раз. Он нарисовал колонны и расписной потолок на тот случай, если кто-то издали бросит на нее взгляд. Но в сравнении с лицами на переднем плане пышный антураж выглядел жалкой пародией.

Похоже, во дворце все поверили, будто картина станет подарком императору, а некоторые даже, полагая, что это может придать Лало определенный вес, уже одолевали его просьбами.

Джилле Лало пришлось сказать, что ночной арест явился ошибкой. Но даже если она и не поверила мужу, то была достаточно благоразумна, чтобы не касаться больше данной темы.

Поступят ли так же остальные? Работа может стать знаменитой, и люди будут настаивать на том, чтобы ее увидеть. Ведь любой из позирующих может оказаться довольно проворным и разглядеть картину до того, как Лало успеет позвать стражу.

Лало снова вздохнул, осушил кружку и велел стоявшему на страже церберу ввести третьего позирующего.

И эти люди — гордость Рэнке! — размышлял Лало. Он обнаружил, что уже почти благодарен Корицидиусу. Художник вновь скривился при виде картины. — И я собирался послать мою семью искать счастья в столице, наивно полагая, что там должно быть лучше, нежели в Санктуарии, да там просто все ловчее замаскировано…

Снизу, со двора доносился мерный топот тяжелых сандалий: гвардия принца занималась строевой подготовкой. В эти дни даже городской гарнизон маршировал, сверкая оружием, но Лало не знал, делалось ли это для того, чтобы пустить пыль в глаза, или же город действительно готовился к войне. Непрестанный топот сандалий действовал ему на нервы.

Прежние убеждения превратились в иллюзии, а где-то за углом притаилась новая опасность, которую он не мог пока разглядеть. Лало расхаживал взад-вперед вдоль окна, когда стражник ввел четвертого комиссионера.

— Мой лорд Зандерей! — Лало поклонился человеку, с которым говорил на приеме. — Прошу садиться, — указал он на кресло.

— Сожалею, что заставил вас ждать, господин живописец, — ответил тот, усаживаясь в кресло. — Я задержался на складах.

Возникла небольшая проблема с зерновыми, которые следует отложить для войны…

Лало склонился над кистями, чтобы скрыть улыбку. Он прекрасно представлял себе паутину взяток, утаиваний, подмен, обманов и всего прочего, что в Санктуарии могло быть охарактеризовано как «небольшая проблема». И почему они прислали этого бесцветного, похожего на мышь человека разбираться с возникшими недоразумениями? Бросив на интенданта взгляд, Лало осознал, что у Зандерея одно из самых маловыразительных лиц, какие ему только доводилось видеть.

На мой взгляд, причиной тому ежедневная почтительность, — подумал про себя Лало. В человеке не было даже искры индивидуальности. В первый раз за все время работы над картиной художнику захотелось прикоснуться кистью к полотну, зная, что едва он это сделает — и ничто не сможет скрыть от него правды об этом человеке, как бы тот ни ухитрялся.

— Я правильно сижу? Я могу повернуть голову в другую сторону, если надо, скрестить руки.

— Да, скрестите руки, а положение головы и так очень хорошо.