Я выбрался из кровати – попытался. Простыни намокли от пота и липли к ногам. Запутались вокруг веревками, я чуть не рухнул на пол. Оскалившись, выдрался из них, свалив комок простыней на пол.

Нащупал дверь и выпал в коридор. Добрался до двери ванной, щелкнул выключателем и ввалился внутрь, жмурясь от нахлынувшего со всех сторон света. Согнулся над раковиной, повернул кран и припал к холодному ручью…

Потом, когда горло отпустило, долго держал голову под ледяной струей. Плескал воду в лицо…

Но все это не помогло. Когда я поднял лицо к зеркалу, оттуда на меня глядели два диких глаза. Разных: один серо-голубой, другой серо-зеленый, но одинаково полных страха. Бессмысленного, звериного страха, против которого нет спасения. Два совершенно сумасшедших глаза.

Господи… А я ведь так верил, что распрощался с этим воспоминанием навсегда. Что оно затерялось в глубине памяти, слежалось. Стерлось!

И уж совершенно был уверен, что прошло то время, когда этот кошмар преследовал меня почти каждую ночь…

Сука… Чертова сука! Глубоко же она меня зацепила. Разбередила даже это…

Это все из-за нее, из-за ее вчерашнего тычка. Можно вытеснить страх из сознания, но это вовсе не значит, что страх уйдет. Иногда он просто отступает с верхнего этажа, чтобы засесть глубже.

Я до сих пор дрожал. И мне было страшно. Без причины, но до одури страшно. Хотелось закрыть дверь ванной – на всякий случай, подальше от темноты, что была в коридоре, – и привалиться спиной к кафелю. Чтобы со спины не напали. И еще поджать ноги, подальше от темного провала под ванной.

Мышь, забившаяся в свою норку, но понимающая, что что-то в мире сдвинулось с места и теперь даже в этой норке не спастись…

Трус! Чертов трус!

Я стиснул зубы, прикрыл глаза и попытался вытащить из памяти противоядие. Оно есть. Есть где-то глубоко во мне. То, чем закончилось…

…Старик и его ребята, ворвавшиеся в подвал. Лица, мелькающие в темноте, крики. Выстрелы, отлетающие от каменных стен, оглушающие меня.

Я захлебывался собственной кровью, но тело вдруг отпустило. Я снова мог моргнуть, мог даже закрыть глаза, мог двигаться. Я уже не лежал на женщине. Меня, как щенка, отбросили за алтарь, к дальней стене.

А женщина вскрикнула и захлебнулась своим криком. И тот, который держал меня за волосы – тоже замер, растянулся черной тенью на полу по ту сторону алтаря…

Кто-то приподнял меня, прижал комок ткани к шее…

– Все будет хорошо, малыш, – шептали мне в ухо. – Теперь, малыш, все будет хорошо…

Я пытался вытащить это из памяти, сделать эти воспоминания как можно ярче…

…теплые касания рук, когда меня обнимали за плечи, и хрипловатый голос, шептавший мне в ухо. Сильные мужчины, кружившие вокруг меня, как няньки. Бинтовавшие мне шею и старавшиеся не шуметь, лишь ободрительно ухмылявшиеся мне, хотя у них у самих руки еще дрожали от пережитого волнения…

Я пытался снова почувствовать все это – только вместо этого из памяти выскакивали другие кусочки.

…рука Старика, который для меня еще не Старик, а деда Юра, и будет только им еще долгие годы, на моем плече, пока мы входим в дом… в то здание, что я считал домом девять лет, пока жил там, вместе с мамой… когда она еще была…

…сидела на нашей кухоньке. Выпрямившись, сложив руки на коленях, словно прилежная школьница. Левый глаз широко открыт, безумно уставился на стену перед собой. А правая половина лица перекошена и посинела…

– Инсульт. – Тихий шепот Старика за моей спиной, не мне, кому-то из его ребят…

Та чертова сука была другая. Не такая, как та, вчерашняя. Она не могла влезть в голову. Но она могла…

… Тири лежал в моей комнате, у самой кровати.