Изменить размер шрифта - +
Нет, ну красиво же! Странно только, отчего эту красоту она одна только и видит? Действительно, совсем одна, будто стоит по другую сторону баррикады… Никто и не спорит, есть, конечно, всяческие неудобства от этого пуха — и в глаза лезет, и к одежде пристает, и пылесосить дома лишний раз опять же надо, но разве сравнимы эти неудобства с удовольствием созерцания? И, кстати, никаких дурных аллергических реакций от тополиного пуха нет, она специально узнавала у врачей. Аллергию вызывает не пух, а пыльца и споры, которые он переносит. Просто люди привыкли быть всем на свете недовольными: осенью — дождем, зимой — снегом, весной — сосульками. Как будто кругом одни неудобства! Природа старается, подарки им дарит, а они все недовольны… Оттого и тополя срубают по-изуверски, будто мстят им за июньский снег, оставляют вместо деревьев одни жалкие огрызки, на которые смотреть больно. Лучше бы постояли минуту спокойно да послушали хоть раз, как медленно и величественно шумит в этих высоких кронах ветер! Хоть минуту! Но об этом и мечтать не стоит — не будут слушать. Будут суетиться внизу, старательно истреблять возникшие вокруг себя физические неудобства. Чего с них возьмешь — люди…

Нет, вовсе не относила она себя к надменным снобам, просто само собой так получилось, что отделилась она от них, от людей, раздвоилась, отпочковалась поначалу неосознанно, а потом ей и самой это состояние понравилось. А может, это они от нее отделились? Может, потому она и книжки писать начала, очутившись в одиночестве? Присматривалась издали к людской суете, как художник к летящей натуре, и переносила жизнь на чистый белый лист, как на холст. Сначала только для себя зарисовки делала, потом первая повестушка образовалась. Послала в издательство, и — о чудо! — приняли… Она даже помнит, в какой день это было, — аккурат когда соседи на даче березы спилили. Так и получилось, что тот день перемешал горе и радость. И радость огромная, что из издательства позвонили, и берез до смерти жалко. Они ей с малолетства вроде подруг были: огромные, старые уже, но белые и крепкие, и ветки по земле стелились, и можно было сесть под эти ветки и смотреть, смотреть сквозь них на солнце, растворяясь в игре света и тени, и ощущать себя, как… А как? Да, пожалуй, никак… Никак она себя не ощущала в том малолетстве, проведенном в обществе няньки Таечки на деревенской даче по причине частых простуд и потребности в свежем воздухе. Просто уверена была, что это и есть жизнь. Абсолютно нормальная жизнь, где нет, слава богу, шумной беготни, гогочущего ребячьего ора, строгорежимного распорядка дня и длинных рядов детсадовских неказистых кроваток. А есть тишайшие поле, и лес, и солнечная опушка, и земляничная поляна, и эти две огромные березы тоже есть, и промельки света и тени под их ветками, меж небом и солнцем: причудливый калейдоскоп, шелест и трепет, и снова трепет и шелест… Можно сидеть час, два, три, пока не ворвется в этот приятный гипноз тревожный Таечкин голосок, зовущий к обеду. Можно и целый день просидеть. Запросто. И промолчать. Хорошо! Это уж потом бабушка, напуганная ее отрешенно-счастливым видом, заподозрила у внучки зачатки детского аутизма. Нет, по врачам она ее не повела, и спасибо ей за это, конечно, огромное. Просто начала объяснять осторожненько, старательно подбирая нужные слова, что всю жизнь прожить вот так, одной и в молчании, хоть и в игре света и тени, все равно нельзя, надо обязательно к детям идти. К людям то есть. Общаться, дружить, соучаствовать, кипеть возмущением, проявлять искреннее взаимопонимание и оказывать товарищескую поддержку, впадать в здоровые амбиции, делать карьеру, выдавать разнообразные эмоции в нужное время и по нужному поводу, и так далее и тому подобное по списку нормальных человеческих дел. А игрой светотени да творческими полетами можно просто душу изредка подкармливать, раз она таких витаминов требует. Для всякой отдельной души своя пища требуется.

Быстрый переход