– Разумеется, – ответил я.

– В шесть. В субботу. Будет хороший вечер.

– Я могу чего-нибудь сготовить.

Паулина подняла взгляд. Мы сидели по разные стороны стола. Крышка ноутбука была похожа на стенку в тюремной комнате свиданий (видел в кино). Ее глаза вновь ушли за отражение на стеклах очков, но по положению головы и отсутствию улыбки выражение лица можно было истолковать как серьезное.

– Откуда я могу знать, что так оно произойдет на самом деле, – сказала Паулина.

– Потому что я так говорю.

– Помнится, ты и раньше так говорил.

– Тогда все было по-другому – премьер-министр согласился дать интервью.

– Ты брал интервью у премьера, мы заказывали пиццу.

– Как я и сказал, приготовлю нам еды.

Паулина молчала. Затем:

– Как поездка?

– Не знаю, могу ли я тебе об этом рассказывать.

– Не поняла?

– Ты была журналисткой, ты знаешь.

Паулина опустила очки и посмотрела поверх них. Она была красива.

– Ты серьезно, – сказала она.

– Кроме того, ты работаешь в пиар-агентстве, оно, если я не ошибаюсь, в свое время обслуживало табачные компании и военных.

– Ну это задолго до того, как я пришла в контору. Я к тем делам не имею никакого отношения.

– Зато твои коллеги могут иметь.

– Что с того?

Я жевал хлеб. Он успел остыть. Ливерная колбаса во рту походила на масло или мясной бульон. Я все проглотил.

Паулина выключила компьютер и встала из-за стола. Было слышно, как она чистит зубы, как идет в спальню. Я сидел в гостиной с ноутом на руках и переключал каналы телевизора. Набрел на американский сериал, где дети и взрослые пытались найти общий язык. Мне потребовалось время, чтобы понять, что это комедия.

Не нужно ничего делать особенного, если хочешь испортить человеческие отношения. Ведь мы с Паулиной не причиняли друг другу боли, не делали ничего непоправимого, и тем не менее сейчас смотрели друг на друга, как смотрят на чихающего в трамвае.

Попытался поискать еще какую-нибудь информацию про горную отрасль. Сосредоточиться не получалось.

Подумал о Паулине, о том, как далеки мы друг от друга. Подумал об Элле и снова о том, как сам вырос безотцовщиной. Вспомнил все свои вопросы, как я старался понять для себя его отсутствие: есть место, где человек должен быть, но сейчас его в нем нет.

Мой отец ушел – исчез? – когда мне не исполнилось и года.

Я ничего о нем не знал.

6

Он сел на край кровати и крепко взялся руками за бедра. Опять тот же сон. Сон следует реальным событиям, повторяя их вновь и вновь странным образом – все, кроме концовки.

Он заходит в дом со двора, через террасу. Замок раздвижной двери легко поддается. Он знает, что юрист спит наверху. Он задерживается на секунду-другую, чтобы свыкнуться со звуками дома, с его атмосферой. Скоро он уже дышит в такт с ними. Он привыкает – это он умеет – к ситуации, какой бы она ни была. Он частенько думает, что вот он – истинный профессионализм в чистом виде, то, что объясняет его мастерство. Он всегда действует по ситуации.

Сейчас он сросся с этим двухэтажным домом из красного кирпича возрастом двести пятьдесят лет, расстояние от центра города два с половиной километра. Он слышит холодильник, он уверен, что слышит тонкий шум телевизора, оставленного в режиме ожидания. Он уверен, что слышит голоса с ближайшей площади, галдеж работающих допоздна пивных баров, даже воду, что медленно течет в широком канале. Он медленно поднимается по лестнице, медленно перенося вес тела на каждую ногу поочередно, пока не добирается до верхней ступеньки и не оказывается перед спальней, откуда доносится тяжелое дыхание.