– Прошу принять мои извинения за всех нас.

Скраггер не мигая смотрел на него. После паузы он просто сказал:

– Извините, но я не могу. С одной стороны, мой бывший партнер Форсайт был первым, кто вступил в Чанги; он так никогда и не оправился от того, что там увидел; с другой, слишком многие из моих друзей, не только военнопленные, лишились жизни. Слишком многие. Я не могу забыть. И более того, я не хочу. Не хочу, потому что, если бы я забыл, это было бы для них последним предательством. Мы предали их в дни мира – какого мира? Мы предали их всех, так я думаю. Извините, но так я чувствую.

– Я понимаю. И все же между нами может быть мир, между вами и мной. Нет?

– Может быть. Может быть, со временем.

А, время, подумал Касиги, погружаясь в свои мысли. Сегодня я снова был на грани смерти. Сколько времени у нас осталось, у тебя, у меня? Разве время не иллюзия, а вся жизнь не иллюзия внутри иллюзии? А смерть? Предсмертное стихотворение его почитаемого предка-самурая выразило все это совершенно: Что есть облака, / Как не оправдание неба?/ Что есть жизнь, / Как не побег от смерти?

Этим предком был Ябу Касиги, даймё Идзу и Бака и сторонник Ёси Торанаги, первого и величайшего из сёгунов клана Торанага, которые, от отца к сыну, правили Японией с 1603 по 1871 год, когда император Мэйдзи наконец уничтожил сёгунат и поставил вне закона весь класс самураев. Но Ябу Касиги в их роду помнили не за его верность своему повелителю и не за мужество, проявленное в битве, – как помнили его знаменитого племянника Оми Касиги, который сражался за Торанагу в великой битве при Сэкигахаре: Оми оторвало руку, но он продолжил вести солдат за собой в атаку, которая сломила сопротивление противника.

О нет, Ябу предал Торанагу, или попытался его предать, поэтому Торанага приказал ему совершить сэппуку, ритуальное самоубийство посредством вспарывания живота. Ябу почитали за каллиграфию его предсмертного стихотворения и за его мужество во время совершения сэппуку. В тот день, стоя на коленях перед собравшимися самураями, он с презрением отверг услуги второго самурая, который должен был стоять позади него с длинным мечом, чтобы быстро прервать его мучения, отрубив ему голову и таким образом избавив от позора, которым считался крик боли. Ябу взял короткий меч, глубоко вонзил его себе в живот, потом неторопливо совершил четыре режущих движения, самое трудное сэппуку из всех – поперек, вниз, снова поперек и вверх, – потом вынул руками собственные кишки и умер не сразу, так и не издав ни звука.

Касиги передернулся, представив себя на его месте, он знал, что таким мужеством он не обладал. Современная война – ничто по сравнению с теми днями, когда твой повелитель мог по своей прихоти приказать тебе умереть таким образом.

Он увидел, что Скраггер наблюдает за ним.

– Я тоже был на войне, – непроизвольно признался он. – Авиация. Я летал на «зеро» в Китае, Малайе и Индонезии. И в Новой Гвинее. Мужество на войне не такое, как… как мужество в одиночку… я хочу сказать, не в бою, не правда ли?

– Я не понимаю.

Я много лет не думал о своей войне, думал Касиги, и внезапная волна страха прокатилась по нему; он вспомнил свой постоянный ужас перед тем, что он умрет или останется калекой, ужас, который поглощал его целиком, совсем как сегодня, когда он был уверен, что все они погибнут, и вместе со своими спутниками оцепенел от страха. Да, и сегодня мы все поступили так же, как поступали все те годы на войне: вспоминали свое наследие в Стране Богов, проглатывали свой ужас, как нас этому учили в детстве, притворялись спокойными, изображали гармонию, чтобы не опозорить себя перед другими, вылетали ради императора на задания против врага и выполняли их как можно лучше, а потом, когда он сказал, что мы должны сложить оружие, мы сложили его с благодарностью, как бы стыдно нам ни было.