Фатима, бормоча невразумительное, отвинчивала крышку своего кувшина и с большим трудом сняла ее.

– Выходи, о Маймун ибн Дамдам! – приказала она. – Выходи, о раб кувшина! Или я должна пустить в ход тяжкие заклинания власти?

Кувшин остался безмолвен.

– Нет у меня терпения всякий раз упрашивать и умолять тебя, о раб кувшина! – возмутилась Фатима. – Уже сейчас для тебя почти закрыты Врата огня! А я сделаю так, что не останется даже щелочки, в которую может протиснуться комар, клянусь Аллахом! Выходи и делай свое дело!

Серый дым, закручиваясь, как локон красавицы, пошел из горлышка кувшина, и устремился к светильнику, и обвил его, и огонь словно утонул в дыме, и в помещении стало темно, и из этой темноты донесся истомленный голос:

– Ко мне, ко мне, о Маймун ибн Дандан!

Джейран на цыпочках отступила и кинулась бежать.

К себе в хаммам она влетела так, будто раб кувшина гнался за ней, щелкая огромными зубами и рыча от голода.

– Этот рай – обиталище шайтана! – вслух сказала Джейран, отдышавшись. – Как это я угодила сюда?

Она вышла к водоему, и расстелила молитвенный коврик, и призвала Аллаха, невзирая на то, что время было неположенное, и долго молилась ему о спасении, причем, когда известные ей слова молитв все были сказаны, она заговорила так, как если бы обращалась не к Богу, а к отцу.

– Я знаю, что сама виновата, о Аллах, о спасающий и покрывающий! – говорила Джейран. – Я была ребенком, когда эта глупость пришла мне в голову и одолела меня! Но почему же Ты не пришел на помощь ребенку, о Милосердный? Почему Ты позволил мне смотреть на эту звезду? И когда дети дразнили меня дочерью шайтана, почему Ты не вложил в мою душу уверенности? Я не прошу у Тебя красоты, я не прошу у Тебя богатства, о Аллах, я прошу у Тебя веры! Ведь если я смотрела на ту звезду, способную изменять свечение, словно подмигивая и прижмуриваясь, если я молилась той звезде, значит, Ты в те минуты оставил меня, о Аллах!

Тут Джейран замолчала и обвела взглядом ночной небосвод. То ли время года было неподходящее, то ли горы заслонили часть его, но способной подмигивать звезды она не нашла, хотя, как все дети пустыни, умела определять свой путь по звездам.

– Почему Ты позволил людям называть ее Шайтан-звездой, о всесильный? – спросила Джейран, убежденная, что в этот ночной час ее связь с Аллахом в час молитвы крепче, чем была бы днем. – Разве не Ты сотворил ее? Почему Ты позволил мне родиться под этой звездой и привязаться к ней? Почему в бедствиях она была моей единственной опорой? Ведь если днем тебе вслед кричат: «А вот идет дочь самого шайтана, с коротким носом и голубыми глазами!», то ночью ты всем назло изберешь Шайтан-звезду!

Но Аллах молчал, не желая, очевидно, отвечать на неразумные речи.

– Ты допустил, чтобы я по глупости совершила страшный грех, о Аллах! – продолжала Джейран. – Да, я призывала Шайтан-звезду, но я тогда была еще ребенком! Помоги мне выбраться отсюда, о Аллах!

Вероятно, если бы Джейран действительно находилась в раю, она получила бы хоть какой-то ответ. Но молчал ночной небосвод, и все яснее становилось девушке, что далеко от этой теплой долины, укрытой в горах, до подлинного рая.

– О Аллах, кому и зачем потребовалось устраивать все это? – спросила она, поднимаясь с колен, но уже не Господа миров, а себя. Воистину – содержание такого рая, где было все для блаженства, включая хаммам, стоило его хозяевам немалых денег.

Но напрасно ломала себе голову Джейран, она не находила ключа к этой тайне, и сон сморил ее, и во сне тоже не пришла отгадка.

А утром она, как всегда, обнаружила на эйване поднос с завтраком.

Мгновенно забыв о всех сомнениях и тревогах, Джейран ахнула от восторга: главным блюдом тут был большой пирог-мамуния из самых дорогих пирогов, какие только водились у бакалейщиков, и поверх тоненького слоя теста лежали толстым слоем мелко растертые с сахаром миндаль, орехи и фисташки.