Хороший парень, но слишком ударился в учебу, ему уроки важнее футбола, говорил Большой, а Лало — он не виноват, у него, по-моему, отец стервозный, и Чижик — факт, сам-то Куэльяр спит и видит, как удрать в клуб, а Маньуко — рановато ему играть в нашей команде, у него ни дыхания, ни удара, чуть что — и скис. Зато здорово бьет головой, говорил Большой, и за нас болеет, нет, мы должны всунуть его в команду, и Чижик — ну ладно, об чем речь! Сделаем — это железно.

Его прямо не узнать! — говорил Большой тренеру — брату Леонсио. — Вот молодец! И Лало — он нападающий что надо, бегает отлично, а Чижик — как провел вчера атаку! высший класс, и главное — все по правилам, и тут Маньуко — гнал мяч прямо к воротам, когда те нажали, помните, брат Леонсио? Давайте возьмем его в нашу команду! Куэльяр смеялся от радости и, тихонько дыша на ногти, водил ими по майке (майки в четвертом «А» были классные — белые рукава, синий перед). Ну, Куэльяр, — порядок, тебя приняли, только не задирай нос раньше времени.

В июле все классы готовились к чемпионату, и брат Агустин разрешил команде четвертого «А» тренироваться на школьном поле вместо уроков рисования и музыки — два раза в неделю, по вторникам и пятницам. Сразу после второй переменки одиннадцать игроков четвертого «А» неслись к футбольному полю через мокрый от мелкой мороси пустынный школьный двор, который блестел, как новенький мяч. Там, в кабинках, они быстро переодевались в спортивную форму и черные бутсы, выстраивались на дорожке в одну линию, а потом четко, в ногу, впереди Лало — капитан, шли к центру поля. Изо всех окон школы за нашей игрой следили завистливые глаза. Свежий ветерок морщинил воду в бассейне — может, искупаемся, ой нет, лучше потом, бр-р, холодно, — смотрели, как они бьют угловые, — и шелестел листьями на верхушках эвкалиптов, которые высились за желтой каменной стеной колледжа, — как выбрасывают мяч на поле.

Время летело незаметно. Мы здорово поработали, говорил Куэльяр, наша возьмет — нет вопроса! Через час брат Лусио нажимал кнопку звонка, и, пока все классы строились во дворе, игроки сборной четвертого «А» спешили переодеться, главное — раньше всех уйти домой. Но Куэльяр, тот всегда нас задерживал (ну все перенял у крэков, ему, видите, нельзя без душа после тренировок). Иногда они всем скопом шли в душевую. А в тот злосчастный день — гтаав, ггаав — когда в дверях раздевалки возник Иуда — ггаав, ггаав, ггаав — там были только двое — Лало и Куэльяр — ггаав, ггааав, ггааав — Большой, Чижик и Маньуко успели выскочить через окно, Лало взвизгнул — беги, шустрик! — рванулся вперед и захлопнул дверцу кабинки прямо перед ощеренной мордой дога.

И там, в кабинке — белый кафель, узорные плитки, сильная струя воды, — Лало слышал все: лай Иуды, плач, дикий вой… Потом началась какая-то возня, что-то ухнуло, шмякнулось на пол… Потом один лай, а через какое-то время раздался истошный крик брата Леонсио (ну сколько прошло, Лало, две минуты? Больше… пять? Больше, больше!), а следом заорал брат Лусио, ругался последними словами (по-испански? Да. И по-французски. А ты понимаешь, Лало? Чего тут понимать, балда, если человек не в себе), они вопили как резаные — дьявол, гоните его вон, Господи помилуй, какой ужас, ужас! — я чуть не умер со страху. Он отворил дверцу, когда Куэльяра уже уносили. Еле разглядел за черными сутанами. Без сознания? Ну да! Голый? Ну да! И кровь, как из крана, честно, крови на полу — жуткое дело! Но Лало не знает, что было, когда он одевался в душе… И тут Чижик — брат Агустин с братом Лусио несли Куэльяра на носилках к директорской машине, мы с лестницы смотрели, а Большой — рванули, ну с ходу на все восемьдесят (Маньуко — сто!), сигналят, что тебе пожарные или «скорая».