|
О Бог, мне действительно нужны были силы, чтобы вновь и вновь выслушивать ее визгливые упреки во всех смертных грехах, которые я совершил с того времени, как впервые испачкал пеленку. Первые пару лет я просил ее передать привет Спри, но она начинала орать всякие гадости, и мне пришлось прекратить передавать приветы дочке, справляться о ее здоровье и пытаться дать ей понять, что я очень сожалею о случившемся. — Романель опять натужно закашлялся. — Николь, моя нежная, сладкая Николь, которая на том свете будет наставницей Лукреции Борджиа по части подлости и изящной словесности, сообщила мне, что призналась своей дочери в том, что произвела ее на свет в результате деления, как амеба. И, конечно же, она напела Мишели, что за отвратное чудовище ее так называемый папаша Клод Романель, он же Джек Потрошитель. — Романель опять помолчал, предаваясь невеселым воспоминаниям. — Короче, я не знаю теперешней фамилии Мишели, но то, что она не Романель, — это точно.
— У меня появилась мысль, мистер Романель, — осторожно начал я. — Когда я разговаривал с Бентли Уортингтоном, то скорее от отчаяния, чем от большого ума, предложил: «А что, если мы дадим объявление о том, что разыскивается Мишель, та единственная во всей Вселенной?» Однако теперь, когда появился еще один ориентир в виде Спри, эта идея уже не кажется мне такой безнадежной. Мишелей с детским прозвищем Спри, наверное, не так много в Лос-Анджелесе. По-моему, это может сработать. Во всяком случае, значительно сузит круг поиска. Иначе ума не приложу с какого конца браться за это дело. — Ну… возможно… — Неуверенное молчание в течение нескольких секунд. Затем мягко, как бы рассуждая с самим собой: — Ни один из этих сукиных сынов не может знать, как мы называли Мишель сто лет назад. По-моему, вполне безопасно. — Потом с нормальной громкостью Романель добавил: — Валяй, Скотт. А вдруг да поможет? — О'кей. Последний вопрос. Прошло все-таки двадцать лет. Возможно, ты и не узнаешь свою дочь, когда увидишь. У меня же нет никаких ее примет. Может быть, в детстве у нее было что-нибудь, отличающее ее от других? Что-нибудь такое, по чему ее можно идентифицировать сейчас? — Особые приметы? — Шрамы, родинки, родимые пятна, бородавки на носу, волосы на ушах. Словом, хоть что-то, за что можно зацепиться. — Точно! Родимое пятно. Вот здесь на груди. — Не вижу. Где ты сказал? — Небольшое светло-коричневое пятно. Оно должно быть заметно на фотографии, что я передал Уортингтону. Надеюсь, она у тебя? — Да. Сейчас, минутку. Я взял со стола старую выцветшую фотографию, скривил лицо, подражая кислому выражению лица гадкого утенка, и взглянул на нее внимательно. Действительно, что-то вроде родимого пятна на левой стороне груди пониже соска. Совсем небольшое, едва различимое. Сначала я подумал, что это дефект негатива или мушка. Хотя нет, скорее это должна была быть бабочка приличного размера. Я поднес фотографию ближе к глазам. На маленькой Мишели это пятно должно было быть размером 1,5 на 2,5 сантиметра. Неправильной формы, похожее на толстого головастика с хвостиком. — Так и есть. Родимое пятно. Это уже кое-что! — радостно объявил я Романелю. — Ты, конечно, понимаешь, что на это объявление могут отозваться десятки мнимых Мишелей. Теперь-то я смогу попытать их насчет девичьей фамилии матери, этого пятна и таким образом вывести на чистую воду. — Хм, — многозначительно хмыкнул Романель. — Знаешь, Скотт, пока ты говорил, я тут думал о том, о сем. Вспомнились те дни, когда впервые встретился с будущей матерью Мишели… Я подумал, к чему он клонит. Он говорил речитативом, чуть ли не мечтательно. |
