Весной, устав от однообразной пищи, я решился сделать вылазку за пределы Мордора, наказав Альку присматривать за орленком. На последние Каймановы деньги купил двух коз и овцу, нагрузил их тюками с овсом и ячменем. А вернувшись, обнаружил что Альк не терял зря времени и построил из камней неплохой домик для Сорана. Заметно подросший орленок бегал по пустыне, гоняясь за ящерицами.

С этого дня нам стало немного легче. Овцу пришлось забить, но уродливая, отравленная земля Мордора все же давала жизнь кое-какой растительности, так что козы приспособились и выжили. Их молоко приятно разнообразило наш рацион.

Соран быстро рос и уже начинал учиться «говорить». Причем и я, и Альк с одинаковой легкостью улавливали эти попытки. Серый пух давно исчез, теперь орленок – он был уже с гуся размером – щеголял снежно-белыми блестящими перьями. Хотя охотники при мне не раз говорили, что птицу невозможно научить любить, отношение Сорана к нам трудно было назвать иначе. Ночами он часто подбирался к нашей хижине, залезал на грудь мне или Альку и пушистил перышки, довольный и счастливый. Он любил играть, как щенок, а соображал гораздо лучше любого ребенка его возраста. Спустя полтора года, сидя, орленок уже достигал мне до пояса, а размах его крыльев превышал мой рост. К этому времени он окончательно освоил мыслеречь.

Жизнь неторопливо текла своим чередом. Альк всерьез увлекся творчеством и целыми днями пропадал у подножия Ородруина, пытаясь высечь каменное изваяние Сорана, я тренировался в стрельбе из лука. Нас никто не тревожил и ничто не предвещало грозы. Увы – нет лучшего грозового знамения, чем покой и тишина.

В начале осени, когда Сорану уже исполнилось два года, он напугал меня до полусмерти. В тот день я с утра отправился на охоту. Вернулся днем, со связкой тушканчиков. Альк, как обычно, колдовал над своей скульптурой, орленок сидел на крыше хижины, зажмурив яркие глазки и полностью расправив крылья. Что-то в его позе меня настрожило.

«Ты здоров?» – спросил я. Соран содрогнулся и открыл глаза, посмотрев на меня так, словно раньше никогда не видел.

«Юрми...» – он по-птичьи наклонил голову и распушил воротник перьев. – «Мою маму звали Калима?»

Застыв на месте, я поднял взгляд. Соран явно был испуган.

«Мне неведомо имя твоей матери», – сказал я после долгой паузы. – «Ты ведь знаешь, как все было.»

«Я видел ее!» – отозвался орленок. В мыслеголосе отчетливо читались возбуждение и тревога. – «Я видел ее! Или... Вспомнил... Она была белая-белая! С карими глазами...»

Содрогнувшись, я опустился на камень. Глаза орлицы и в самом деле были карими, в отличие от ярко-синих очей ее сына, но я никогда не говорил этого Сорану. Возможно ли? Неужто орлы способны передавать детям свою память?!

«Да, ее перья сверкали белизной», – сказал я. – «Прости, но больше я ничего о ней не знаю».

Орленок нервно переступил с ноги на ногу.

«А отец? Ты знал его? Я помню серого орла, громадного, впятеро больше меня! Он часто приносил в гнездо вкусные ломтики мяса и угощал меня... То есть не меня, а маму... Помню, мы жили высоко в небе. Облака!» – Соран внезапно вскинул голову и широко раскрыл глаза. – «Облака были внизу!»

«Верно», – ответил я. – «Раньше твои родители жили высоко в горах, выше облаков. Но ты не можешь это помнить, тебя тогда еще не было.»

Орленок задумчиво кивнул.

«Я понимаю, Юрми. Но я вижу их, как тебя. Вижу мать...» – он вздрогнул. – «И отца... Всегда отдельно, то отца – то маму. Наверно, это не я их вижу, а они видят друг друга. Не знаю, как объяснить.