Я не любила Дитриха, но он был обходителен со мной. Он был добрый, не распускал рук и очень старался разговорить меня, хотя так и не выучил кхмерский — мы общались в основном жестами. Но я, девятнадцатилетняя, многому научилась у него. Когда Дитрих в первый раз повел меня в ресторан для белых, я поставила себя в глупое положение. На мне было красивое блестящее платье розового цвета — я сшила его недавно, правда, моему спутнику оно явно не нравилось. До меня доносился умопомрачительный аромат курицы.

Я попросила заказать мне курицу, и ее принесли зажаренной — всю целиком, с ножом и вилкой по обе стороны. Но откуда мне было знать, как обращаться с этими приборами? В Камбодже мясо нарезают маленькими ломтиками и едят ложкой либо руками. Я понимала, что если стану есть, как принято у нас, камбоджийцев, меня примут за дикарку.

Итак, я смело вонзила свои приборы в курицу, но всякая попытка отрезать кусочек заканчивалась тем, что курица ускользала — то на одну сторону тарелки, то на другую. Чем больше я старалась, тем труднее мне приходилось. В промежутках между попытками я набивала себе живот рисом. Попросить Дитриха о помощи я не могла — не умела объясниться с ним, а сам он, похоже, ничего не замечал. С каждой минутой моя досада все росла. Дитрих знаками поинтересовался, не собираюсь ли я съесть курицу. Я покачала головой. Через некоторое время официант унес блюдо, при одном взгляде на которое слюнки текли. Всю ночь меня преследовала злосчастная курица, к которой так и не удалось подобраться.

Однажды вечером я ехала с Дитрихом в его «Тойоте» и вдруг увидела своего приемного отца — он был с младшим сыном. Они ехали на мотоцикле и, поравнявшись с машиной Дитриха, стали делать мне знаки. Отец был весь в морщинах, он выглядел несчастным и измученным. Попросив Дитриха остановиться, я вышла. Отец рассказал, что искал меня — до него дошел слух, что я в борделе. Чтобы добраться до столицы, ему пришлось продать рыболовные сети и лодку. Он хотел забрать меня к себе — тогда я была бы в безопасности.

Меня захлестнула волна стыда. Я была нескромно одета, сидела в машине с иностранцем — словом, выглядела, как шлюха. Собственно, ею и была. Я не могла вернуться в деревню, где жила семья приемного отца, человека порядочного, которого опозорила. Не могла предстать перед деревенскими в качестве столичной проститутки. Я не могла пойти на такое, мне тяжело было смотреть отцу в лицо. Поэтому я быстро запрыгнула в машину и сказала Дитриху, чтобы он быстрее уезжал. Мне было до того стыдно, что я даже не догадалась передать отцу денег, словечком с ним не перемолвилась. И вот мы ехали, а я плакала.

Дитрих стал давать мне деньги, и я начала получать удовольствие от обретенной свободы, начала покупать одежду, которая мне нравилась. Это были всего-навсего брюки и футболки, но в них я переставала быть шлюхой — такие вполне могла надеть приличная девушка. И все же Дитрих был для меня лишь очередным клиентом. Я не могла рассчитывать на него. Он никогда не говорил, когда мы встретимся в следующий раз, часто пропадал неделями, уезжая в командировки. Тогда мне приходилось возвращаться к тетушке Пэувэ и работать на нее.

Однако теперь, вместо того чтобы стоять на обочине у Центрального рынка, я стала уходить к отелю «Самаки» — теперь это «Роял», одно из роскошнейших заведений в Камбодже. Я видела, что в отеле останавливается много белых мужчин, и начала поджидать их у бара. В глазах камбоджийцев темная кожа делала меня уродливой, но иностранцам я, наоборот, нравилась, к тому же у меня были длинные волосы — до самого пояса. Иностранцы не имели привычки избивать девушек, как это делали клиенты из кхмеров.