Днем я часто бывала в государственной клинике, где обосновался персонал «Врачей без границ» и где делали операции. Я помогала им с переводом, поскольку большинство врачей не знали кхмерского. Однажды в клинику привезли знахаря. Он возражал против того, чтобы его поместили в государственную клинику, но был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Вызвали меня: старик действительно нуждался в медицинской помощи, но от всего отказывался.

Когда я спросила старика, могу ли помочь ему, он заговорил со мной на своем языке.

Я увидела, что он узнал меня, а еще мне стало ясно, что я в общих чертах понимаю, что он говорит. Не знаю, может, его язык был похож на тот, на котором мы говорили, когда я жила еще в лесу. Я снова, после долгого перерыва, вспомнила свое детство, вспомнила о том, как все было. Я забыла пнонгов. В ту ночь я никак не могла заснуть. Мне вдруг стало ясно, что я ничего не знаю о своих корнях, о том, кто я такая.

Теперь, когда мы вернулись в Камбоджу, мне предстояло решить, чем заниматься дальше. Вопрос денег не стоял — нам хватало. Я попросила начальника Пьера взять меня на работу волонтером — я бы приходила в клинику каждое утро. В конце концов, я имела какую-никакую практику: выполняла в Тюпе обязанности акушерки, правда, знала об этом не так уж и много, не больше других медсестер в том камбоджийском госпитале. А еще я знала французский и кхмерский, что само по себе могло пригодиться.

Я начала работать по утрам ассистентом в группе, занимавшейся лечением пациентов с венерическими заболеваниями. Напарницей у меня была толстая медсестра, я ее недолюбливала. За спиной врачей она, пользуясь их незнанием кхмерского, требовала от больных, чтобы они приплачивали ей за уход, хотя те и не должны были делать этого. Я следила за ходом лечения. промывала ранки и учила больных ухаживать за собой. У них была гонорея, язвы, кондиломы.

В основном в клинику поступали мужчины. По лицу некоторых можно было видеть, что им стыдно, большинство же просто злились. Я их ненавидела. Я знала, что заразились они в борделях. Но их надо было вылечить, потому что иначе они заражали бы этих самых проституток, да и жен своих тоже. Так что я ухаживала за ними.

Однажды к нам поступила девушка из борделя. Ей было лет восемнадцать, я тут же определила, откуда она — такое сразу видно. Я также знала, что она в этом не признается. Разве может «порченая» женщина рассчитывать на лечение в приличной клинике?

Я видела, как обращаются с ней мои коллеги — жестоко и презрительно, поэтому отвела девушку в сторону и спокойно поговорила с ней. Рассказала о курсе лечения, о заболеваниях, передающихся половым путем, посоветовала соблюдать личную гигиену, пользоваться презервативами, предупредила о ВИЧ… По Европе уже лет десять гулял СПИД, но в Камбодже в 1994-м еще мало кто слышал о таком. (Сегодня наша страна занимает одно из первых мест в Азии по количеству инфицированных.)

Я попросила девушку первым делом рассказать остальным о том, чтобы они в случае чего обращались в клинику — я каждое утро на работе. А уж я позабочусь о том, чтобы к ним отнеслись с вниманием. После этого девушки из борделей начали приходить небольшими группками. Кому-то было шестнадцать-семнадцать, кому-то — двадцать один. Не дети, конечно, но все же молоденькие девушки. Кто-то смотрел на меня открыто, с надеждой, однако большинство решились на такой шаг вынужденно, из-за сильных болей.

Я понимала этих девушек, я сама была такой. Я прекрасно знала, как они живут.